Люди в сером

Одни утверждали, что в лагерь приедет ансамбль танца менгенской армии — почти сотня девушек в звании не ниже сержанта с телами, упругими, как мячики, и эластичными, как жевательные резинки. Другие говорили, что комбат договорился с хором медсестер из окружного военного госпиталя. Они были абсолютно уверены, что накрахмаленные и профессионально-отзывчивые сестры милосердия, охваченные внезапным патриотическим порывом, тут же оставят больных и раненых на попечение своих менее привлекательных товарок и бросятся к ожидающим их воздушным машинам, чтобы отправиться к изнывающим от похоти новобранцам из далеких миров. Третья, без сомнения, самая желанная, но, увы, такая же далекая от реальности версия заключалась в том, что к пяти вечера в лагерь ввалится ватага разбитных длинноногих девчонок из скандально известного цыганского варьете, чье выступление на сцене будет не более чем демонстрацией наиболее аппетитных частей организма, а последующие танцы — чем-то вроде шведского стола, за которым все желающие смогут вволю продегустировать увиденное.

Слухи плодились и множились, и уже после обеда каждый новобранец, за исключением кучки закоренелых пессимистов, был свято уверен в том, что недостатка в партнершах не будет. По своей фантастичности эта убежденность могла соперничать разве что с детской верой будущих миротворцев в то, что какие бы девушки к ним ни заявились, любая из них жаждет удостовериться в удобстве и прочности солдатских коек, а некоторые так и вовсе мечтают полюбоваться на звезды, лежа на спине в мокрой от дождя траве.

Сладостное ожидание и оптимизм прочно завладели солдатскими умами. Крепость всеобщей веры не могли разрушить даже мрачные пророчества старослужащих из роты обеспечения.

— Моетесь? Ну мойтесь, мойтесь. Непонятно только, чего это вы лезете из кожи? — снисходительно говорили они, черпая из бездонных кладезей своего двадцатилетнего жизненного опыта. — Ради девчонок? Ха! Самое большее, на что можно рассчитывать — приедут старушки-хохотушки, и младшей из них будет столько лет, что она запросто вспомнит прибытие первого паровоза. Уж мы-то знаем.

Но новобранцы подозревали в их насмешливом цинизме происки конкурентов, желающих выставить соперников в невыгодном свете, чтобы таким образом иметь преимущество при дележе деликатесов. Кроме того, если мыться незачем, то тогда что делают в душе сами старослужащие? И почему они скрывают факт подготовки спальных мест для женщин, выдавая его за подготовку артистических уборных?

— Каких таких девчонок? — переспрашивали новобранцы, безуспешно стараясь придать своим похотливым физиономиям выражение недоумения. — Мы просто зашли помыться. Разве нельзя? — И выливали на лысые головы новые порции шампуня.

Здесь же намыливали спины их временные командиры. Вид у сержантов был такой, будто бы происходящее их забавляет, однако они ценят энтузиазм подчиненных и заглянули в душ из одной только солидарности с рядовым составом. Дескать, поддержать похвальное стремление к чистоте. Ну и заодно удалить пару-тройку лишних волосков из подмышек.

А через дорогу от душевой извивалась и встревоженно гудела очередь в прачечную, по интенсивности движения похожая на муравьиную тропу в час пик. Разве что вместо соломинок и трупиков безвременно издохших насекомых в руках у участников процесса были грязные и мятые либо чистые и выглаженные — в зависимости от направления движения — комплекты повседневной одежды. Некоторые из муравьев, одолеваемые приступом чрезмерного оптимизма, волокли в стирку даже простыни и наволочки.

Они готовились к концерту так, словно собирались установить первый контакт с доселе неизвестной человечеству разумной расой. Как первооткрыватели в ожидании первой посадки на землю незнакомой планеты. Как… ну хорошо, как наивные мальчишки, оказавшиеся черт знает где и черт знает зачем и которые надеялись успеть вкусить от запретного плода, прежде чем их отправят изображать из себя мишени для борцов за независимость.

Они ждали и надеялись.

Ближе к вечеру непрерывно растущее нетерпение до того обострило нервы, что, когда издали донесся слабый шум винтов, каждый из новобранцев, не исключая Брука, почувствовал, как его сердце куда-то проваливается. Все живое замерло. Наступила мертвая тишина. Хотя тишина — не совсем точное определение. Тишина — это всего лишь отсутствие звуков. В сравнении с космическим безмолвием, накрывшим лагерь, точно волна цунами, тишина показалась бы жутким грохотом.

Затихли лягушки. Смолкли птицы. Капля воды в душе упала и разбилась, устыдившись произведенного шума. Глубоко под слоем земли и пыли приостановили движение тектонические плиты. Когда кто-то из солдат, переступив с ноги на ногу, скрипнул гравием, на него посмотрели с такой укоризной и осуждением, словно он осмелился пукнуть во время проповеди.

И только свист далеких турбин парил над вселенским безмолвием.

Вот он приблизился. Стал более отчетливым. Начал двоиться. Затем из хмари над зеленой стеной джунглей возникли черные пятнышки. Затем они превратились в воздушные машины.