Люди в темные времена

В той же сфере бессознательного, полностью доступной познанию, лежит решение и ко второй проблеме: овладение симультанностью, избавление не только прошлого, но и будущего из рабства у последовательности. Но в рядоположенность будущее (подобно прошлому) переводится на этот раз благодаря сновидческому аспекту бессознательного. «Свойственный человеку и только человеку порыв в будущее» превращает будущее в «часть настоящего»; логика, выйдя за рамки аристотелевой, должна когда-нибудь смочь логически разъяснить те «озарения», из которых формируется новизна будущего. «Формальное уточнение этих областей, стань оно когда-нибудь возможно»[127], вооружило бы нас бы не больше и не меньше как точной «теорией пророчества», поскольку вручило бы нам «эскиз всех возможных будущих опытов». Само это «логическое пророчество», объект которого – то бессознательное, из которого поднимаются импульсы и «озарения» для любой новизны, есть совершенно рациональная и даже логическая дисциплина, которая воспоследует «совершенно естественным образом… из роста и углубления в исследовании основ»[128]. Предпосылкой для этой «теории новизны» (что всего лишь иное имя для «логического пророчества») служит, разумеется, то, что хотя само время рассматривается как «наивнутренний внешний мир», но «всё поистине новое в мире, даже когда оно выступает в эмпирическом одеянии, всегда происходит не из собственно эмпирии, но из сферы „я“, из души, из сердца, из духа»[129]. Иными словами, эпистемологический субъект, человеческий образ «в предельной абстракции»[130], таков, что он несет в себе мир, и чудо познания происходит из предустановленной гармонии, из гармонической взаимосвязи этого внутреннего мира и мира эмпирически данного.

В деталях эту гармонизацию осуществляет «система», которая в качестве «системы покорения» не только принимает мир и эмпирию, неистощимое «опытное содержание мира», но и – «покоряя их» – заново их твори[131]; эта творческая, «систематизирующая функция логоса» есть «его сущностная и единственная манифестация»[132], посредством которой он «всякий раз заново творит мир». Познание и творчество тождественны не только в божественном акте intuitus originarius (первоначального усмотрения – Кант); это тождество намного непосредственнее, независимо от любого откровения, дано (как можно доказать логически-позитивным образом) в «творческой обязанности» человека, в которой он должен «непрерывно повторять сотворение мира»[133]. Это тот логос, который в «будущей науке единства»[134] займет место мифа и возвратит сошедший с колеи мир в порядок «системы», а потерявшегося в анархии человека – в узы необходимости.

Если в середине тридцатых годов Брох говорил лишь в форме предчувствия и надежды, что логос на путях науки сможет освободить человека, то в конце жизни это превратилось в уверенность: «Если бы действительно все совокупное содержание мира могло быть приведено к равновесию, если бы мир действительно мог быть преобразован в целостную систему – в систему, каждая часть которой обусловливает и поддерживает другую, если бы это состояние (которого наука ищет в строгой рациональности) могло наступить, то тогда наступило бы и окончательное умиротворение бытия, освобождение мира, в которое вольются все метафизически-религиозные стремления человечества»[135].

Невозможно читать этот пассаж, не вспоминая о первой главе Евангелия от Иоанна: «Ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος… Καὶ ὁ λόγος σαρξ ενετο» («В начале было Слово… И Слово стало плотью»). Но плоть, которой стал логос, – уже не мифический Сын Бога, а человеческий образ в предельной абстракции. Если бы мы могли доказать (полагал Брох), если можно не спекулятивно-метафизически, а позитивно показать, что ставший плотью логос – это сам человек, тогда внутри земного и без всякой трансценденции была бы доказана «подобность как таковая», а поскольку в «подобности как таковой» человек становится независим от Того, чье он подобие, то тем самым мы упразднили бы время и смерть. Это означало бы искупление человека на земле.

IV. Земной абсолют