Люди в темные времена

Поскольку эпистемологически Брох поместил «я» безмирно в «камере-обскуре», то для него было естественно интерпретировать действие в смысле делания, а действующего – в смысле производящего, изолированного «я», субъекта конкретных актов. Но гораздо важнее то, что для него как писателя, кроме того, казалось очевидным интерпретировать, в свою очередь, делание как своего рода создание мира и уже от него (от делания) требовать того «воссоздания мира», которого он первоначально требовал от произведения искусства. Если бы политика когда-нибудь смогла стать тем, что он от нее требовал, тогда она действительно стала бы «этическим произведением искусства». В делании сходятся обе фундаментальные способности человека – творческая способность искусства и когнитивная способность, покоряющая мир способность науки. Отсюда для Броха политика есть, собственно говоря, искусство; она есть наука, ставшая созданием мира, и в то же время – искусство, ставшее наукой. Хотя он этого нигде не говорит, но написанных фрагментов достаточно, чтобы представить его основную концепцию, по крайней мере в общих чертах.

Во всяком случае, вот к этому в конечном счете стремится познание: оно хочет деяния (Tat). Брох отвернулся от литературы из-за ее бездеятельности, он отверг философию из-за ее лишь созерцательной, лишь мыслительной позиции, чтобы в конце концов все свои надежды возложить на политику. Главной заботой Броха всегда было искупление, искупление от смерти, и в своей политике он думал об искуплении не меньше, чем в эпистемологии или поэзии. Утопические элементы политики, ориентированной на искупление, очевидны. Тем не менее мы не должны недооценивать реализм, который руководил Брохом в конкретных размышлениях и уберег его от того, чтобы неосмотрительно и догматически перенести в область политического земной абсолют, усмотренный в теории познания.

Утешенный сознанием, что можно найти и обосновать земной абсолют и что даже политическая сфера (то есть анархическая в себе созаброшенность людей в земные условия) содержит границу абсолютности, в которой «право в себе», новое, заново формулируемое «право человека» так же относится к политическим данностям, как математика – к физике, и в которой «создающий право субъект в себе (правотворческий и потому правопослушный субъект)»[149] точно соответствует «физической личности», «акту наблюдения в себе», – благодаря этим интуициям, в центр которых все больше выдвигался человеческий образ в предельной абстракции, Брох мог смириться с фактами политической сферы, как математик готов смириться с фактами физического пространства. И, наверное, прекраснейшая и поэтичнейшая метафора, с помощью которой он однажды сформулировал факты и возможности политической жизни, казалась ему и их математической формулой. «Роза ветров, функция которой – указывать, с какой из четырех стран света дует ветер истории, надписью „право творит силу“ указывает на рай, надписью „сила творит несправедливость“ – на чистилище, надписью „несправедливость творит силу“ – на ад, но надписью „сила творит право“ – на обыденное земное; и так как над человечеством всегда тяготеет угроза дьявольской бури, то оно по большей части смиренно довольствуется земным девизом „сила творит право“, хотя и надеясь на райское дуновение – когда уже не будет смертной казни во всем обширном земном круге, – и все же зная, что чудо не явится, если его не принудить явиться. Чудо „право творит силу“ прежде всего требует, чтобы праву была дана для этого сила»[150].