Люди в темные времена

За этими фразами мы ясно различаем то, чего он здесь не сказал и в этом контексте, наверное, и не собирался говорить. Из «Смерти Вергилия», но также из образа врача в «Искусителе» мы знаем, что для Броха все отношения с ближним в конечном счете управляются идеей «помощи», невозможностью пренебречь притязанием на твою помощь. Абсолютность «этического требования» («единство понятия остается неприкосновенно, неприкосновенно остается этическое требование»[151]) была для него настолько самоочевидна, что этот абсолют он даже не считал нужным доказывать. Цель этического требования лежит в «абсолютном и бесконечном»[152], что значит, что всякое этическое деяние движется в сфере абсолюта и теряется в бесконечности, в неисчерпаемости притязания на помощь. Как для Броха само собой разумелось ради притязания на помощь сразу прервать и отложить всякую рабочую и всякую жизненную активность, так же стало ему в конце концов очевидно, что он должен отложить литературу, так как он начал сомневаться, сможет ли когда-нибудь литература исполнить свой долг «полной абсолютности познания»[153]. Но самое главное – он начал сомневаться, способны ли литература и познание на скачок от знания о нуждах к помощи тем, кто в нужде. «Миссия», о которой Брох так часто говорит, «неслагаемое обязательство», которое он находит везде, где создаются «сферы обязательной необходимости», в конечном счете не является ни логической, ни эпистемологической, хотя он повсюду наталкивался на нее и в логике, и в эпистемологии и с их помощью доказывал ее наличие. Миссия эта – этическое требование, и неслагаемое обязательство – это притязание людей на помощь.

Вальтер Беньямин [154] (1892–1940)

I. Маленький горбун

Богиня Фама, которой домогаются сонмы жаждущих, многолика, и слава приходит разными путями, на разный срок – от недельной известности портретов с обложки до сияния вечных имен. Посмертная слава – из самых редких и наименее привлекательных разновидностей Фамы, хотя ветрена она меньше прочих, зачастую надежнее других и лишь в считаных случаях венчает простую коммерческую ловкость. Главный выигравший уже мертв, а потому речи о продаже нет. Вот такой – непродажной и бесприбыльной – посмертной славой в сегодняшней Германии отмечено имя и дело Вальтера Беньямина, немецко-еврейского писателя, который стал известен, но не знаменит, своими публикациями в журналах и на литературных страницах газет немногим меньше чем за десять лет до прихода Гитлера к власти и собственной эмиграции. Мало кто знал его имя, когда он решился покончить с собой той ранней осенью 1940 года, которая для многих людей его происхождения и поколения отмечена самыми черными днями войны: падением Франции, угрожающим положением Англии, тогда еще нерушимым пактом между Сталиным и Гитлером, включая самое жуткое его следствие – тесное сотрудничество двух наиболее мощных тайных полиций Европы. Через пятнадцать лет в Германии появилось двухтомное избранное Беньямина, тут же принеся автору succès d’estime[155], намного превзошедший то внимание избранных, которое он только и успел узнать. И поскольку даже самая высокая репутация, опирающаяся на суд лучших, никогда не обеспечит писателю и художнику средств к существованию, которые может гарантировать только слава, признание толп, каковым, впрочем, необязательно быть астрономически большими, то кажутся вдвойне справедливыми слова (принадлежащие Цицерону): «Si vivi vicissent qui morte vicerunt», – насколько по-другому было бы всё, «если бы одержавшие победу в смерти одержали ее в жизни».