Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Имеем ли мы теперь, в данный момент, реальные, фактические предпосылки для возможности предположить утверждение двух этих начал? Мне хочется, как и в предыдущих письмах, избегнуть шаткой опоры на эмоции, традиции и проч. невесомые элементы исторического процесса. Но вот факты. Недавно г. Токаев («Соц. Вестник», № 2) привел слова маршала Жукова, свидетельствующие, что в Сталинградской битве участвовало 70 % нерусских россиян, а под Берлином их было 50 %. Что могло спаять этот разноплеменный конгломерат татар, грузин, якутов, узбеков и проч. в единый боевой монолит, без чего победа была бы невозможна, как это было в 1941–1942 гг.? Этой спайке могло послужить основой только осознание себя не якутом, не узбеком, не русским даже, но россиянином, так же, как на Куликовом поле ратники суздальские, муромские, московские, белозерские осознали себя русскими. Базой для этого надплеменного российского патриотизма послужил весь период равенства в страдании, равенства в нищете, общности в подавленном протесте, проявлявшемся и в мозгу якута и в сознании рязанского колхозника; из безличного подсоветского раба вырастал патриот-россиянин.

Еще более яркими показателями того же надплеменного всероссийского патриотизма были устремления представителей различных народов – грузинского, армянского, горцев, среднеазиатских к созданию в годы немецкой оккупации общероссийских антикоммунистических формирований.

Ну, а совесть? Видим ли мы показатели ее пробуждения? Где? В ком?

Вспомните о Гузенко[183]. Что толкнуло его на страшный риск неподготовленного бегства из советского полпредства ради раскрытия атомного заговора? Прочтите внимательно очерки Г. Климова – «В советском Кремле», «Записки балтийца». Разве это не исповеди заблудшихся душ? А статистика американцев, показывающая, что 55 % «новейших» перебежчиков называют себя монархистами? Ведь ничего доброго не сулит им эта откровенность, но они не могут молчать. Откуда у них, у 20-22-летних подсоветских парней, это устремление к тому государственному строю, которого они не видели, и о котором им внушалось только отрицательное представление? А запись в армию ген. Власова в январе-феврале 1945 г., когда ее обреченность была уже очевидной? Немногие надеялись тогда на победу, но многих, очень многих побуждало к записи великое, неизменное русское стремление «пострадать»… ставшее ныне российским, А стихийная тяга к церкви, так ярко выявленная в период оккупации? Неудержимая тяга к забытому, неведомому, но ощущаемому душой, Богу?

Пока это лишь первые ростки насильственно засушенных, но не погибших, выживших и в адском пламени, семян. Пока это только атомы в молекулах революционного протеста, существующих не только на страницах «Посева», как думают скептики, но «там», за железным занавесом и, быть может, в большем числе, чем мы предполагаем «здесь». В ходе национальной российской революции и атом и молекула будут развиваться совместно, и в ее последнем созидательно-конструктивном периоде, при претворении идеи в реальность, в плоть, в кость, при стабилизации процесса в твердую форму, реальным выразителем российской народной совести, категории не изменяемой, но постоянной и неизменной, может стать только.

Несменяемый, Всенародный, Надклассовый и Надпартийный, Всероссийский Национальный Монарх.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 15 мая 1951 г.,

№ 39, с. 5–8.

РЕЦЕНЗИИ

Непризнанный пророк [Н. Я. Данилевский]

В этом году исполняется 130 лет со дня рождения замечательного русского историка-философа Николая Яковлевича Данилевского, труд которого «Россия и Европа» не был признан его современниками. В прогрессивных русских кругах имя Данилевского замалчивают и теперь. В истории русской философии прот. В. В. Зеньковского, выпущенной в Париже издательством ИМКА, о нем не сказано ни слова и даже не упомянуто в указателе имен, куда включены столь мало относящиеся к русской философии, как Гурвич, Зандер, Спир[184].