Люди золота

– Господин, хозяйки Соголон нет! Вместе с ней исчезли её рабыни и слуги и половина коней с вашей конюшни! Господин, мы готовы в погоню, только прикажите!

– Нет, – сказал Инги, усмехнувшись. – Я обещал ей месть и свободу идти куда угодно с её сыном. Не нужно гнаться.

Снова он увидел своего сына лишь через двадцать лет.

13. Мари-Дьята

Годы летели, как ветер. Инги не считал и не замечал их. Жизнь сделалась блёклой и ровной, будто засыпанное снегом поле под низкими, брюхатыми тучами. Инги часто видел это поле во сне. Через него он убегал когда-то, впервые пролив человечью кровь. На этом поле среди метели впервые увидел бронзовое лицо Одноглазого, услышал его слова, пошёл за ним. И пришёл сюда – к солнцу, и траве, и пустому, бессмысленному однообразию. После ухода Соголон Одноглазый больше не приходил. Инги видел его тень в лицах танцующих у костров, в лицах воинов, чей клинок попробовал крови. И в лицах казнимых – когда мука лишала человека рассудка, сквозь безумие и боль проступала гримаса смерти, бронзовая маска покоя.

Теперь Инги был уверен – Одноглазый наконец предал его. Дарил удачу, пока Инги был нужен, а теперь оставил догнивать в стенах из смешанной с навозом глины. Сотни джеле теперь научились вызывать Олоруна, или До, или Тору. У Одноглазого и здесь много имён. Он собирает их, как людские души. Научились они вызывать и Холоднолицую, Циссе, и упрямца Рыжебородого, могучего Махамана Сургу. Джеле не лгали. Инги многажды сиживал у их костров, глядя в лица танцующих, и видел, как бог входит в человеческое тело. Видел и то, как, повинуясь ритму барабанов, принимали дух Одноглазого десятки воинов, и хохотали, убивая и умирая, не чувствуя боли, пьяные дикой радостью резни.

Старым богам хорошо было в земле людей, простых как дети, но сильных, как самые могучие из диких зверей. Старые боги и жили, будя бессловесное, невнятное, звериное в человечьих душах, и слова их мутили разум, зажигали кровь. В земле золота сила текла могучей рекой, и боги купались в ней.

Перестав их слышать, Инги наконец понял их, и понимание было горьким. Они были слабыми, старые боги. Потому и не прощали слабости, потому были жестоки, и злопамятны, и жадны. Даже мудрость их была не от рассуждения, но от памяти, знанием о прошедшем и потому способностью предугадать похожее в грядущем. Такая мудрость бессильна перед новым. В меняющемся мире она – камень на душе и шее.

Инги летел за силой золота, будто пчела на мёд. Но понимал ли её? Всплыло ли из кладезя памяти, из наследства богов, внятное объяснение? Попросту хотелось сделать то или другое, и удавалось подойти ближе к золоту, больше принять его в руки и пойти дальше, сделавшись сильнее. Ни дать ни взять голоногий мальчишка, которого подпихивает родитель, отгибая перед ним ветки и убирая коряги. Почему – не мог объяснить и себе, не то что другим. Может, боги и сами понимали не более, чем вызывающие их джеле, с головы до ног увешанные перьями и золотыми побрякушками?

Суть силы золота в человечьем мире Инги по-настоящему уразумел лишь из книг тех, кто верил в бога пустыни. Из книг Инги узнал о срединном мире намного больше, чем сказала кровь, узнал внятное, разумное и непротиворечивое. Конечно, в людских книгах встречалось много откровенной лжи, пустословия, нелепых фантазий и неверных истолкований. Но вычленить правду из них оказывалось не труднее, чем из слов юлящего воришки, пойманного по подсказке соседей. Если прочитать достаточно книг, то их неправда и ложь гасят друг друга, оставляя лишь истину прочитанного. Из книг Инги узнал о прошлом земли золота куда больше, чем из песен джеле, не различающих, что произошло полвека, а что триста лет назад. Узнал, сколь огромна и богата была страна Уагаду, чью запустелую столицу теперь обжил Леинуй. Прочёл и о том, как впервые пришли на берег Сахары люди, несущие закон бога пустыни, как железом и огнём утверждали его, изгоняя старых богов и духов – невнятных, бессильных, не способных выглянуть за свои долины и плоскогорья. И почти таких же жестоких, как Одноглазый.