Людмила

Вон оно что? Я гляжу, я погружаюсь в этот сад. Мелькает и рябит в глазах от ослепительно белых пятен в его густых, темных зарослях. Твердый мальчик в высокой траве, сжав гипсовые кулаки, бесстрашно выпятил грудь; чья-то каменная голова, вперившись белками в небеса, валялась в бурьяне; там и сям несколько бравых пилотов; три неуклюжих грации — одна с веслом. Так вот оно что? Я шел по саду, оглядываясь на гипсовых монстров: пионеры с барабанами, с горнами, с поднятой перед лицом рукой; пожарники в касках, теннисистки, комсомолки, гимнасты и футболисты — окружили меня со всех сторон. Я шел по тропинке, петляя между истуканами, путаясь в густой траве, раздвигая ветки руками. Из куста высунулась рука с пистолетом — я остановился. Банный Карацупа угрожал мне маузером из кустов. На ржавой проволоке подрагивал кончик гипсового ствола. Я потрогал его пальцем — и ствол закачался. Маузер в руках коленопреклоненного пограничника, рядом умная собака с отбитым хвостом. Вокруг неуемной дрожью дрожали мелкие листья, и ясной дробью сыпался свет на траву. Я стоял над пограничником с его знаменитой собакой и, глядя на выщербленную фуражку, про себя улыбался. Мысли мои были жестоки.

Нет, неправда, я пошутил — не было этих монстров. Это было просто кладбище, Людмила, обыкновенное кладбище, и мысли мои были нежны.

Обыкновенное кладбище: запущенные холмики, редкие решетки, обелиски, каменные, деревянные и железные, с надписями и без надписей, со звездами и без них. Было несколько пропеллеров. Это были памятники летчикам, отважным летчикам, погибшим на войне. Да, это было обыкновенное кладбище, Людмила, но мне показалось, что я здесь уже бывал.

Наконец я очнулся и дальше пошел по дорожке, по узкой дорожке, среди обелисков и кустов. Тропинка заканчивалась стеной густой, высокой травы. Выше головы была трава, и мне странно было идти, раздвигая руками ее сухие серые стебли. В этом городе — откуда здесь такая трава? Откуда она? Я продирался сквозь эти густые заросли и не знал, что я увижу на той стороне.

Я остановился на широкой ровной лужайке, посыпанная песком дорожка вела к широкому крыльцу. Шесть широких ступеней, огибавших полукруглую апсиду, спускались от нее в сад. За ровным рядом высоких деревьев стена трехэтажного дома — того самого, который я видел из окна — соединялась с апсидой. Я посмотрел туда — и окна второго этажа ударили в меня, как тремя выстрелами, тремя ослепительными вспышками света. Я зажмурился. Я споткнулся и сделал несколько быстрых шагов вдоль железной ограды. Там за ней, немного подальше, ближе к высокой крашенной золотистой охрой стене — несколько типовых обелисков и типовой же чугунный, узорчатый крест. Перед крестом молоденькая девушка, лет восемнадцати-девятнадцати, не больше. Она среднего роста и одета во что-то пестрое и легкое, оно переливается и сбегает по телу к загорелым и стройным ногам. У нее тонкая талия и высокая грудь, и светлые волосы дымятся и закрывают загорелое лицо. Эта блондинка стоит неподвижно и, не отрываясь, смотрит на маленькую плиту, лежащую на раковине под крестом, и, как будто, читает выбитую на ней надпись. Она погрузилась в нее. Она застыла, как на цветном фотоснимке. Я смотрю на нее, я жду. Потом я подошел и остановился рядом. Я молчу. Ее платье сбегает по телу, по плавным бедрам, к ногам... Она обернулась.

— Здравствуйте, — говорит она, не улыбаясь.

Я молча смотрю на нее, в ее карие под темными ресницами глаза.

— Здравствуйте, — тихо повторяет она. — Мы с вами где-то встречались.

Я кивнул. Я смотрю на нее.

Ее губы слишком бледны на загорелом лице. Темными глазами она смотрит на меня.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю я, чтобы прервать молчание.

— А вы? — говорят ее бледные губы на загорелом лице. — Вы?

Я молчу: как она попала сюда и зачем? Я достал сигарету, разминал ее в пальцах.

— Отойдемте, — сказал я, — здесь не стоит курить.

— А вы не курите, — сказала она. — Впрочем, отойдем. — она как-то особенно подчеркнула это слово: блондинки предпочитают правильный русский язык.

Мы отошли, и я первый присел на широких ступенях апсиды и знаком пригласил ее сесть рядом. Она присела и сначала поправила на коленях легкое платье, а потом протянула загорелые ноги через ступеньку в траву. Я закурил.

Она повернула загорелое лицо ко мне, внимательно на меня посмотрела.

— Итак, — сказала она, — что же вы здесь делаете?

Вон как она повернула.

— Я хотел увидеть этот дом, — сказал я, — хотел увидеть его с той стороны.

— С той? — спросила она.

— Да, — ответил я. — Это и есть та сторона.

— Та сторона? — сказала она. — Что ж, может быть. Однако, чем он вам так интересен, этот дом?

— Не так, — сказал я, — он мне просто интересен. А вы? Вы что, в нем живете?

— Нет, — сказала она, — пока нет.

Она засмеялась каким-то тихим, растворяющимся в воздухе смехом. Здесь все было тихо.

— Так что же вам интересно?

Опять это «так». Я затянулся.

— Я увидел его с другой стороны, — сказал я, — с лестницы, из окна. Там двор, в который ниоткуда нет выхода, а за домом был сад. Я подумал: не этот ли сад?