Людмила Зыкина. Издалека долго…

Косметичку она всегда держала при себе, не оставляла ни дома, ни на даче. Цену содержимого ее она, конечно, не знала, да и она ее мало интересовала. И все разговоры о том, что стоило все это богатство 500 тысяч у.е., или полтора миллиона, — от лукавого, потому что, на моей памяти, об оценке ее украшений не могло быть и речи: Зыкиной было безразлично, сколько они стоили. Стоимость украшений Зыкиной могли определить только специалисты высокой квалификации, а не прыткие лгуньи или «знатоки», что вещали и вещают о небылицах со страниц желтой прессы.

В один из рождественских вечеров, обсуждая у нее дома готовящуюся по телевидению передачу с участием певицы, неожиданно зашел разговор о бриллиантах. И Зыкина, встав из-за стола, ушла в другую комнату и принесла на ладони сережки, сделанные, как оказалось, ювелирных дел мастером, видимо, недавно. «Посмотри, какая филигранная работа», — и протянула мне сережки. Я стал внимательно их рассматривать, и мне показалось, что камни в них не настоящие, о чем и заявил во всеуслышание. «Такого не может быть, потому что не может быть никогда», — возразил сидевший рядом Гридин. «Это можно легко проверить, — сказал я. — Достаточно зажечь одну свечу, и будет видна игра каждого бриллианта, его радужные переливы». Такой процедуре научил меня Ростропович, ссылаясь на XVII–XVIII века, когда дамы, блистая бриллиантами на балах при свете свечей, глядя вокруг, могли определить, у кого какого качества камни и даже руками какого ювелира они сделаны. Свет в комнате тут же выключили, свечу в подсвечнике, стоявшем на пианино, зажгли. Вертели сережки вместе с Гридиным и так и этак — никакой игры не заметили. «Вот аферист, завтра поеду (к какому-то старому еврею, фамилию я не запомнил), башку ему оторву». «Да не горячись ты, — успокаивала мужа Зыкина, — может, они просто слегка загрязнились, надо их почистить спиртом, да и все». «Какая на них грязь? Они что, на полу кухонном или в туалете валялись сто лет?» — не унимался Гридин. Перепалка между ними закончилась довольно скоро. По прошествии примерно года моего сотрудничества с Зыкиной ни она, ни Гридин меня не стеснялись и могли при мне говорить что угодно, совершенно открыто. В свою очередь, и я также прямо и откровенно высказывал свои мысли.

Через некоторое время вижу в ушах Зыкиной такие же сережки, что мы разглядывали вечером в рождественские дни. «Людмила Георгиевна, — спрашиваю, — камешки-то в сережках настоящие или как?». «Теперь настоящие, — отвечала она. — Ты оказался в основном прав. Мелкие камешки были все же алмазиками, просто не ограненными как следует, а вот покрупнее действительно пришлось заменить». «Гридин собирался ювелиру башку свернуть. Свернул?» — спрашиваю. «Я сама ездила к ювелиру, предупредила, что такое может случиться».

Я помню, как, положив на ладонь орден Святого апостола Андрея Первозванного, она внимательно разглядывала блестевшие в нем разных размеров камушки.

— Красив орден, ничего не скажешь, и как много труда вложено в него ювелирных дел мастерами, — налюбовавшись наградой, заметила певица, отложив в сторону изделие российских умельцев.

Зыкина любила добротные, красивые украшения. На больших концертах в ее ушах всегда были бриллиантовые серьги с крупным изумрудом в середине.

— Спору нет, хорош, что и говорить, но не более чем красивая цепочка с побрякушками, — сказал я.

— Ну скажешь тоже, побрякушки, — недовольно произнесла она и снова взяла орден в руки.

— Конечно. Настоящие бриллианты красовались на наградах адмирала петровских времен Федора Головина, первого кавалера ордена, или Мазепы, второго кавалера.

— Мазепы? — вскинула брови Зыкина.

— Не только его. В 1807 году им были награждены Наполеон, три его маршала — брат императора Жером, Мюрат, начальник штаба Бертье и министр иностранных дел Талейран. Уж у этих-то ребят, наверное, не было оснований считать, что бриллианты в орденах искусственные или поддельные. Кстати, Людмила Георгиевна, и ваш орден «За заслуги перед Отечеством» внешне ничем не отличается от царского Святого Владимира, хотя для всех очевидно, что это не одно и то же.

К наградам Зыкина относилась довольно спокойно. Раз человек заслуживает орден и сознает, что получил за особые заслуги, говорила она, значит, он может считать, что совершил хороший поступок.

Зыкина и к славе была равнодушна, не позволяя ей ни ослеплять, ни взволновать себя.

К талантливым людям была всегда доброжелательна. Считала, что кто рожден с божьим даром и для него, тот обретает в нем свое лучшее существование. В разговоре о бремени дарования как-то обронила: «У истинных талантов завистников гораздо больше, чем поклонников. С другой стороны, не позавидуешь тому, кому никто не завидует».

* * *