Людоед

Я оставил Штумпфегля и Фегеляйна распространять листовки. Грохот станка смолк, когда я прошел от сарая по замусоренному двору к пансиону, ропот протока сделался громче от дождя с горок, что стекал — никаких урожаев для полива — вниз, в зараженное русло. Где-то возле конца протока начало оттаивать и раздуваться тело Миллера, застрявшее под осью притопшей разведмашины.

Вновь вскарабкался я по темной лестнице, решая на ходу, что в грядущие недели превращу это место в Национальную Штаб-Квартиру. Комнаты Штинца я займу стенографическим бюро, секретаршам придется быть молодыми и светловолосыми. Я добрался до третьего этажа и от порыва холодного ветра, что лишь несколькими часами ранее проносился над утром, уже наставшем на покоренном севере, задрожал и закашлялся. Башмаки мои топотали по деревянным полам, резкое лицо мое было решительно, напружено. Хорошая это мысль, думал я, превратить этот старый дом в Штаб-Квартиру, ибо тогда я смог бы держать Ютту под рукою. Детям, конечно, придется уехать. Я заполню это место светом и врежу несколько новых окон. Из того аристократа во втором этаже, из Герцога, возможно, получится хороший Канцлер, а, разумеется, Счетчик Населения может стать Государственным Секретарем. Городку этому полагается процветание, я б, может, выстроил на холме открытую беседку для детворы. Конечно, старую конную статую я бы поставил снова на ноги. Летними ночами юные парочки любились бы под нею. Возможно, лучше будет водрузить ее на каменных глыбах, чтобы гости, подъезжающие к городку, могли говорить: «Смотрите, вон статуя Германии, подаренная новым Вождем своей стране».

Я толкнул дверь Счетчика Населения и грубой недружелюбною тряской пробудил своего сотоварища от мертвого оцепененья.

— Все планы исполнены. Но тебе надлежит кое-что сделать.

Я растер ему щеки, надвинул потуже синюю кепку и застегнул серую рубашку. С теплотою улыбнулся невидящим полуприжмуренным глазам.

— Скорее, просыпайся уже, страна почти свободна.

После дальнейших тычков и уговоров старый чинуша вздернулся на ноги:

— В чем дело?

— Нив чем. Пойдем со мной.

— Я чересчур устал и больше с той женщиной спать сегодня не могу.

Я резко взглянул на него.

— Мы и не собираемся. Пойдем. — Я не мог позволить себе оскорбляться.

— Мне на пост только в восемь.

Я сдержался, поскольку старик был пьян и невдомек ему, что сам говорит.

Вместе взобрались мы на еще один лестничный пролет, в комнату Штинца, и, оттолкнув в сторону тубу с ее лоскутком крови, чтоб не мешала, подняли съеженное тело и двинулись с ним.

— Одна вода, — произнес Счетчик Населения, борясь с ногами, — только туба, вода и пустой звук из его жирного рога. Еще одна горошина в адском пламени.

— Не урони его.

— Не урони его? Да я б лучше из окна его вытолкнул, пусть сам на улицу спускается.

— Мы его понесем, и ты будешь осторожен.

Старик заворчал и потянул за ноги.

— Я даже не удосужусь вычеркивать его из реестра.

На улице мы привалили тело к крыльцу, где луна сияла на запрокинутые глаза, а твердая рука лежала на холодном камне.

— Ступай обратно в газеты, ты знаешь, что делать. Встретимся перед домом. — Счетчик Населения, вице-правитель Государства, зашаркал в темноту, а я вернулся в сарай — отыскать тележку.

Канцелярия оставалась все так же холодна, как и в невозрожденные дни, и даже в сей час Канцлера, жильца во втором этаже, не было дома. Мадам Снеж отдернула шторы и обнаружила, что еще ночь, раскуроченная стена через дорогу была смутна и укрыта дымкою. Ее распущенные волосы свисали неровными длинами там, где она их обрезала, по спине, лицо бело и старо, прижато к окну. «Если старый Штинц хочет там высиживать, как дурень, ну так и пусть его. Сварю-ка я своему слабоумному бульона», — подумала она и попробовала раскочегарить печурку, однако поняла, что это невозможно.

— Придется обойтись, — сказала она Баламиру, а тот вздрогнул и ухмыльнулся словам Королевы-Матери. Знал Баламир, что деревня — что брошенные медовые соты, ведь кто-то в самолетах сорвал с домов много крыш. Но Королеве-Матери не следует глядеть на унылую ночь, это его работа и только его — заново отстроить городок и принести счастье его подданным. Он попробовал привлечь ее внимание, да только она глядела в печку. Бульону хотелось самой Мадам Снеж, но собирать растопку для печки из полуподвала — просто-напросто слишком непосильная задача, а дурень, бедняга, знала она, нипочем делать этого не научится. — Вы со Штинцем два сапога пара, — произнесла она и поползла по сотам, хмыкая себе под нос, тиара завалилась набекрень, разболталась.

Четырьмя пролетами выше в моих новых апартаментах из постели выбралось дитя и вновь встало у окна, начавши свой пригляд за нестареющей, бесполой ночью. Маленькая девочка, Сельваджа, тщательно старалась держать лицо в тени шторы, дабы неодетый мужчина в небе не глянул вниз и не увидел. Как бы ни был неприятен ей херр Штинц, она думала, что кому-то лучше бы сходить и велеть ему вернуться в дом. Но соображала при этом, что маму беспокоить не стоит.