Людовик и Елизавета

– Я пытался спасти Столбина и хотел дать ему возможность бежать, но пытка была назначена на сутки раньше, чем ждали. Зато я успел подлить ему одуряющих капель, и потому-то Столбин ничего не сказал под пыткой. Он был слабого здоровья, но благодаря каплям не чувствовал боли!

– Кто тебя знает? – с последними остатками сомнения сказал Ханыков, подкупленный мастерской искренностью, с которой врал Кривой. – Может быть, ты и врешь, а может, и взаправду так… А что ты за эту услугу хочешь? – спросил он, озаренный новой мыслью.

– Я не жду ни милостей, ни награды, – ответил Кривой. – Пусть это доброе дело пойдет лишь в зачет за те невольные прегрешения, которые мне приходилось творить. Скажите только ее высочеству, что я, старый злодей, пришел к ней на помощь в ту минуту, когда, кроме меня, некому было прийти! Больше мне ничего не нужно! Так помните, ваше высокоблагородие, ровно в девять часов! Нельзя терять ни минуты!

– Ну а с наручниками как быть? – спросил Ханыков.

Кривой молча отпер наручники.

– Сидите смирно, ваше высокоблагородие, пусть из смотрового окна кажется, будто наручники надеты. От всего сердца желаю удачи!

С этими словами Кривой вышел из камеры.

Ввиду того что нам уже не придется возвращаться к нему, скажем несколько слов о его судьбе.

Прямо из застенка Кривой отправился в свою квартиру, взял оттуда все, что поценнее, и переехал в заранее купленный и обставленный всем необходимым дом на Выборгской стороне. Хотя Елизавета Петровна знала, чем она была обязана ему, но она помнила добро только тех, кто вертелся у нее на глазах. Поэтому о Кривом совершенно забыли, чему он был очень рад. Там, на Выборгской, его имя ничего не говорило обывателям. После того как Кривой пожертвовал иконостас в свою приходскую церковь, его избрали церковным старостой, и он дожил до глубокой старости, окруженный всеобщей любовью и почтением, а умер в царствование императрицы Екатерины II, искренне оплакиваемый бедняками: при жизни Семена Никаноровича никто не уходил от него без помощи. Так он осуществил свою давнишнюю мечту и сумел после кораблекрушения благополучно довести судно своей жизни до тихой пристани.

XX. На пути к трону

Во дворце царевны Елизаветы Петровны царили уныние и растерянность. Еще с утра царевну расстроила правительница Анна Леопольдовна. Опять произошел неприятный разговор, полный каких-то туманных намеков, неясных укоров.

– Во всяком случае, – закончила Анна Леопольдовна неприятную сцену, – помните, ваше высочество, что дальше так дело не пойдет. У всякого терпения есть границы!

И в тоне правительницы было нечто такое, что заставило Елизавету Петровну почувствовать серьезную опасность.

Царевна вернулась к себе во дворец, но тут ее поджидал вконец расстроенный Лесток. Он получил самые неопровержимые сведения, что его собираются арестовать.

– Давно уже хотят, вы сами это знаете, – волновался он. – Если бы не Каин, быть бы бычку на веревочке! Да и нам несдобровать бы. Ну а теперь дело нешуточное. Боже мой, боже мой! Чем я заслужил такой конец? Вот служи после этого нерешительным принцессам!

Царевна, и без того расстроенная, отмахнулась от него. Лесток отправился к Шетарди, но вернулся от него еще более перепуганным: посол тоже получил какие-то сведения и велел передать царевне, что если она в самом непродолжительном времени не рискнет, то все будет потеряно, первого января ждать нельзя, до этого им всем не сносить головы!

Не успел кончить Лесток, как влетел запыхавшийся Грюнштейн. Он сообщил следующее: гренадерская рота Преображенского полка (наиболее преданная Елизавете Петровне) получила вернейшие сведения, что ее собираются двинуть против шведов; гренадеры волнуются и прислали его сказать, что если царевна не решится повести их, то им придется действовать одним ее именем, что может окончиться печально для всех.

Получив это неожиданное подкрепление, Лесток с удвоенной энергией напал на цесаревну. Он молил, плакал, доказывал, убеждал, однако Елизавета Петровна по-прежнему отделывалась туманными увертками. Наконец, Лестоку удалось несколько поколебать царевну юмористическим по виду, но глубоко верным по существу доводом.

– Да как вы не понимаете, – воскликнул он в полном отчаянии, – что под кнутом я скажу все и погублю всех вас!

Елизавета Петровна знала, насколько труслив и физически невынослив Лесток, и этот довод поколебал ее.

– Хорошо, – сказала она, подумав, – пусть сегодня часам к десяти соберутся все наши! Пусть и Грюнштейн приведет кое-кого из своих! Мы обсудим положение и… если это необходимо, завтра же будем действовать!

К десяти часам вечера во дворец собрались все близкие царевне люди. Из французского посольства пришла одна Жанна. Грюнштейн привел семерых из своих наиболее решительных товарищей. Кроме того, на совещании присутствовали: Разумовский, Петр, Александр и Иван Шуваловы, Михаил Воронцов, принц Гессен-Гомбургский с супругой, Василий Салтыков, Скавронские и Гендрикова.