Людовик XI. Ремесло короля

В книгах того времени и современных трудах слишком часто забывают напомнить, что король умел, когда считал нужным, предстать в облике владетельного государя, окруженного большой пышностью. Искусство преподнести себя через церемонии и декорации, заставить уважать ритуалы и подчеркнуть различия, иерархию было ему хорошо знакомо. Он владел им мастерски и регулярно к нему прибегал, сознавая, что тот, кто хочет нравиться и править по-настоящему, должен так поступать. Вопреки расхожим представлениям, празднества, показное богатство и нарочитая роскошь не оскорбляли простой народ. Конечно, пиршества в узком кругу избранных могли вызвать сильное недовольство у тех соискателей почестей, которые не были туда приглашены. Но они устраивались не так часто и нередко сопровождались представлениями для уличной толпы. Для того, кто хочет усвоить этот немаловажный аспект искусства управлять страной, важно понять, что праздники для народа с давних пор, по меньшей мере, со времен римлян — состязаний в цирках и триумфов, — были настоящей обязанностью для правителя, случаем показать себя и внушить к себе уважение. На протяжении веков к этому средству прибегали все: римские консулы и императоры, средневековые государи, тираны и правители итальянских городов и, хотя на это обычно не указывают, вожди городских патрициев в городах Фландрии и других местах. Наши моралисты ошибочно видят в этом только трату денег, нелепый способ выставить напоказ безрассудную роскошь, или хуже того, гордыню, самодовольство и презрение к бедным. Они глубоко заблуждаются, говоря лишь о безудержном стремлении к роскоши или разврату, и оскорбленно и возмущенно задаваясь вопросом о том, сколько же все это могло стоить. Это стоило дорого, но подобные расходы, разумеется, вписывались в политические планы; они отвечали ожиданиям, обеспечивали славу, а значит — власть. Распорядитель празднеств, раздающий милостыню и находящийся на виду, прослывет щедрым и одновременно успокоит своих подданных по поводу своего материального состояния. Тот, кто не устраивал роскошных шествий и зрелищ, не привлекал к себе людей и вызывал ропот недовольства.

Один безвестный автор долго описывает большой зал дворца и столы, накрытые для пира во время вступления в Париж в 1461 году: высокие своды, затянутые реймсскими холстами, стены, покрытые златотканой или сребротканой материей и шпалерами, три столика со всевозможными драгоценными изделиями. На том, что стоял рядом с королевским столом, находились: 64 больших блюда из позолоченного серебра, сто больших фиалов, 24 чаши, из которых две, очень большие, из массивного золота, 24 малых золотых блюда и без числа других из золоченого серебра, десятки золотых чашек. Освещали залу 74 золотых канделябра, подвешенные очень высоко, 18 больших факелов перед королевским столом и еще 400 факелов вокруг, на стенах. Каждый стол обслуживали двенадцать дворецких, каждому из них помогали двадцать пять пажей, все они были одеты в ливреи из александрийского бархата, расшитые серебром и жемчугом. Они подали гостям двенадцать закусок «с сюрпризом» и двенадцать блюд из дорогих сортов мяса. Понятно, что очевидец, как и многие другие, слегка «увлекся». Полагаться на него во всем и доверять его цифрам было бы наивно. Но ясно, что этот пир был случаем выставить напоказ богатство, ослепить, явить государя во всем блеске. Традиция больших пиров, роскошной обстановки, буфетов, ломящихся от серебряной посуды, перемены блюд, похожей на спектакль, не была утрачена. Парижский пир, верно, ни в чем не уступал пирам герцогов Бургундских, подробно описанных хронистами.