Людовик XIV

Однако, как в истории с Иовом, на Людовика XIV посыпались испытания одно за другим. После оспы появилась корь в острой форме. За смертью первого дофина вскоре последовали смерти герцогини и герцога Бургундских. Герцогиня Бургундская умерла первой 12 февраля 1712 года. Ей не было еще и двадцати шести лет. Старый король получал большое удовольствие от общения с ней, так как ее импульсивный характер разряжал слишком серьезную атмосферу двора. Мадам де Ментенон, которая не любила ее (а кого она любила?), писала 1 сентября 1711 года: «Супруга дофина превосходит все мои ожидания: она заставила всех любить ее, восхищаться ею; она не без недостатков, но хороших качеств у нее гораздо больше»^{66}.

Меньше чем через неделю после своей супруги (18 февраля) умирает герцог Бургундский, второй дофин (он был наследником всего лишь десять месяцев). Его дед хорошо знал его недостатки (взрывоопасное сочетание чрезмерной набожности и гордости) и его «потолок» (не очень способный командовать армиями); герцог Бургундский, кроме всего прочего, не способен мыслить как монарх. Фенелон, который его сформировал (и искалечил), сказал о нем в январе 1711 года: «Он больше всего занят бесплодным умствованием, которое ни к чему не приводит»^{224}. Но смерть Монсеньора поставила герцога Бургундского перед большими обязанностями, и, казалось, он от этого возмужал. Через месяц после смерти отца (то есть Монсеньора. — Примеч. перев.) маркиз де Сурш так говорил о сыне: «С радостью смотрели на наследника, который работал целые дни с генеральным контролером Демаре и государственным секретарем Вуазеном, чтобы как можно глубже вникнуть в дела»^{97}. Конечно, через несколько лет после такого интенсивного обучения второй наследник был бы готов к тяжелой наследственной обязанности. Король в этом убеждался каждый день. События же, и это мы знаем, разрушили эти надежды.

О смерти Монсеньора, который обещал стать великим королем, особенно сожалел народ. Теперь же, когда не стало и герцога Бургундского, «просвещенные» умы единодушно принимают очень близко к сердцу несчастья королевства, лишенного перспективы правления современным Телемаком. Фенелон пишет: «Господь думает иначе, чем люди. Он разрушает то, что он, казалось, создал специально для свой славы»^{36}. А вот слова академика Данжо: «С его смертью ушел самый мудрый и самый набожный король, который когда-либо был на свете»; маркизы де Ламбер: «Чего только не ждали от будущего короля, которого воспитали в благородном духе и научили, как ограничивать справедливо власть»^{50} или маршала де Тессе: «Рука Господа опустилась на нас», похищая у Франции «короля, добродетель которого подавала такие большие надежды». Время нам помогло понять, что эти слова соболезнования не были уж так фальшивы. Злые гении Людовика XIV, руководствовавшиеся якобы благими намерениями, умерли до него: герцог де Шеврез в 1712 году, герцог де Бовилье в 1714 году, Фенелон в 1715 году. Теперь почему бы герцогу Бургундскому не стать хорошим правителем, окунувшись в реальную жизнь государства после того, как прекратилось давление на него идеологов?

Слезы Людовика XIV приобрели горький вкус. Старый монарх потерял не только внука, горячо любимого, несмотря на его недостатки. Он видит, как уменьшается чуть ли не каждый день список наследников по прямой линии. 8 марта умирает третий дофин, герцог Бретонский, в возрасте пяти лет: он был наследником только 19 дней! Нет ничего печальнее смерти очаровательного маленького мальчика. 17 марта Мадам Елизавета-Шарлотта пишет: «Вчера меня заставила плакать маленькая собачка дофина. Бедное животное взошло на возвышение в домовой церкви (Версаля) и начало искать своего хозяина в том месте, где он, молясь, последний раз становился на колени»^{87}. 24-го она записала: «В святая святых (то есть в кабинете короля) много говорили о прошлых делах, но ни слова не сказали о настоящих — ни о войне, ни о мире. Больше не говорят ни о трех наследниках, ни о герцогине из страха напомнить о них королю. Как только он начинает об этом говорить, я перевожу разговор на другую тему и делаю так, как будто я не расслышала»^{87}. Эта принцесса Пфальцская гораздо красивее душой, чем телом, и деликатнее, чем могли бы подумать по некоторым местам из ее переписки.

Король не перестает думать об этих испытаниях. Во время беседы в 1712 году с Вилларом, которому он доверил свою последнюю армию, Людовик XIV вспоминает — как мы видели — о трех невосполнимых потерях, последовавших — «чему мало примеров» — друг за другом. Король в этом видит перст судьбы и говорит маршалу: «Господь меня наказывает, я это заслужил, но оставим наше горе оплакивать нашим домочадцам и посмотрим, что можно сделать, чтобы предупредить беды государства»^{295}.