Людовик XIV и его век. Часть первая

Лапорт, хотя и владея этой запиской, которую он с таким нетерпением дожидался, не покинул эскорт и почти каждый вечер продолжал играть в карты с милордом. В самом деле, он не осмеливался ни доверить это письмо почте, из опасения, что оно будет перехвачено, ни оставить свой отряд, из опасения, что это вызовет определенные подозрения.

Так что при всем своем нетерпении Лапорт лишь шаг за шагом приближался к Парижу; он прибыл туда в Страстную пятницу, и, поскольку в тот же день пленник был препровожден и заключен в Бастилию, сразу же после завершения формальностей, полагающихся в подобных случаях, преданный слуга королевы мог считать себя свободным.

Королева узнала о его возвращении, причем не от какого-нибудь вестника, а сама, ибо беспокойство ее было так велико, что в тот день, когда, по ее сведениям, лорд Монтегю должен был приехать, она села в карету и выехала навстречу эскорту. Среди конников она разглядела Лапорта, и он, в свой черед заметив королеву, попытался успокоить ее победным жестом.

Тем не менее весь этот день Анна Австрийская провела в сильном волнении. И потому с наступлением ночи Лапорта, как и в первый раз, провели в Лувр, и он встретился там с королевой, ожидавшей его с великой тревогой.

Лапорт начал с того, что подал ей записку лорда Монтегю, которую королева с жадностью перечитала несколько раз; затем, глубоко вздохнув, она промолвила:

— Ах, Лапорт! Впервые в продолжение целого месяца я дышу свободно. Но как же случилось, что вы, располагая столь ценным для меня известием, не смогли передать мне его раньше или сами не доставили его с величайшей поспешностью?

И тогда Лапорт объяснил ей, как все происходило и почему он счел необходимым употребить для безопасности самой королевы такую чрезмерную осторожность. Королева была вынуждена согласиться с доводами своего преданного слуги и признать, что он поступил правильно, действуя с такой осмотрительностью. Затем она надавала Лапорту множество обещаний, говоря ему, что никто никогда не оказывал ей такой важной услуги, какую только что оказал ей он.

Тем временем король и кардинал усиливали осаду Ла-Рошели, где положение дел ухудшалось с каждым днем. С тех пор как с суши была установлена глухая блокада города, не позволявшая въехать в него ни одному обозу, и поперек рейда была возведена дамба, не позволявшая ни одному судну проникнуть в гавань, Ла-Рошель, продовольственное снабжение которой полностью прекратилось, испытывала недостаток во всем и поддерживалась лишь энергией, благоразумием и твердостью своего мэра Гитона и примером, который подавали герцогиня де Роган и ее дочь, питавшиеся в продолжение трех месяцев только кониной и восьмушкой хлеба в день на обеих. Но не все имели даже конину и восьмушку хлеба: народ испытывал недостаток во всем. Слабые в протестантской вере открыто роптали. Король, которого уведомляли обо всем, что происходило в городе, разжигал это недовольство, постоянно подавляемое и постоянно возрождавшееся вновь, и обещал выгодные условия капитуляции. Члены окружного суда находились в оппозиции к мэру.

Проходили собрания, на которых вспыхивали бурные ссоры; во время одного из таких собраний дело дошло до рукопашной схватки, и мэр и его сторонники обменялись тумаками с советниками суда.

Спустя несколько дней после этой дикой сцены, вследствие которой сторонники короля были вынуждены искать убежище в королевском лагере, двести или триста мужчин и столько же женщин, не в силах переносить долее страшные лишения, жертвами которых они стали, приняли решение покинуть город и идти просить хлеба у королевской армии. Осажденные, которых это освобождало от стольких ненужных ртов, с радостью открыли им ворота, и все эти люди печальной вереницей двинулась к королевскому лагерю, моляще сложив ладони и взывая к милосердию короля. Однако они взывали к добродетели, которую редко пускал в ход Людовик XIII. Он дал приказ раздеть мужчин донага, а на женщинах оставить одни рубашки, после чего, когда все они оказались в таком виде, солдаты взяли в руки кнуты и погнали несчастных, словно стадо, в сторону города, который они только что покинули и который не пожелал впустить их обратно. Три дня стояли они под стенами города, умирая от холода, умирая от голода, взывая поочередно то к друзьям, то к врагам, пока, наконец, самые несчастные, как это всегда случается, не сжалились над ними: ворота отворились, и беглецам было позволено снова разделять беды тех, кого они покинули.

Какое-то время казалось, что скоро все кончится. Людовик XIII, уставший от этой осады почти так же, как осажденные, однажды вызвал к себе своего герольда Ле Бретона, приказал ему надеть поверх лат его куртку, украшенную геральдическими лилиями, покрыть голову токой, взять в руки жезл и в сопровождении двух трубачей объявить в полагающейся форме требование мэру и всем тем, кто входил в городской совет, сдаться.

Вот это требование мэру: