Людовик XV и его двор. Часть вторая

Поэтому трудно представить себе тот восторг, какой сопровождал короля во время его вступления в Париж: деревья на бульварах сгибались под тяжестью взобравшихся на них зрителей, окна казались замурованы головами, крыши домов были сплошь усеяны народом. В процессии участвовали большие коронационные кареты; великолепные парадные лошади, головы которых были украшены султанами, везли молодого и красивого монарха, улыбавшегося, когда ему этого хотелось, самой очаровательной улыбкой. Все это усиливало возбуждение народа: он плакал от умиления и, забывая подбирать деньги, которые ему бросали, бежал, чтобы броситься к дверцам кареты, снова и снова увидеть короля и крикнуть: «Да здравствует Людовик Возлюбленный!»

Госпожа де Шатору тоже вышла из своего особняка, чтобы увидеть Людовика XV, но лицо ее было скрыто от всех взоров вуалью, ибо король еще не ответил ни на ее письма, ни на посланный ею бант, и потому, несмотря на уверения Ришелье, она еще не знала, как к ней относится теперь ее августейший любовник.

Вот что она писала Ришелье, находившемуся тогда в Монпелье:

«Он вернулся в Париж, и я не могу передать Вам восторга добрых парижан; при всей их несправедливости ко мне, я не могу не любить их по причине той любви, какую они питают к королю; они прозвали его Возлюблен — ним, и это прозвище заставляет меня забыть весь вред, который они нанесли мне.

… Но, по Вашему мнению, любит ли он меня еще? Возможно, он считает, что вина, которую ему нужно загладить, чересчур велика, и это мешает ему вернуться ко мне. Ах! Он не знает, что вся его вина уже забыта… Я не могла противиться желанию увидеть его; я оделась так, чтобы не быть узнанной, и вместе с мадемуазель Эбер встала на его пути.

Я видела его: он выглядел радостным и растроганным; стало быть, он способен на нежные чувства. Долгое время я пристально смотрела на него, и вот что значит воображение: мне показалось, будто он бросил взгляд в мою сторону и пытался узнать меня.

Карета, в которой он сидел, ехала так медленно, что я успела вдоволь наглядеться на него. Я не могу описать Вам, что происходило во мне. Я находилась в ужасно тесной толпе и порой упрекала себя за то, что решилась на этот поступок ради человека, который обошелся со мной так бесчеловечно, но, увлеченная похвалами, которые ему воздавали, и восторженными криками зрителей, пребывавших в упоении, я уже не в силах была думать о себе. Однако голос, раздававшийся рядом со мной, напомнил мне о моих несчастьях, назвав меня самым оскорбительным образом».

И в самом деле, какой-то человек, узнавший г-жу де Шатору, крикнул: «Да здравствует король!», а затем, обернувшись к ней, плюнул ей в лицо.

Торжественный въезд короля в Париж происходил 13 ноября.

В тот вечер король и королева остались ночевать в Тюильри, и неожиданно среди ночи трижды послышался тихий стук в дверь, которая вела из спальни короля в спальню королевы. Дежурные горничные разбудили ее величество и сказали ей, что, по их предположению, это король просит разрешения войти к ней; но королева, печально улыбаясь, ответила им:

— О! Вы ошибаетесь. Так что ложитесь снова и спите.

Но стоило им снова лечь, как стук повторился.

На этот раз они подошли к двери и открыли ее, но за ней никого не оказалось; это заставило их навести справки у слуг, дежуривших у двери короля, но те ответили им, что король лежит в своей постели и не изъявлял никакого желания идти в покои королевы.

То, что король не изъявлял никакого желания идти в покои королевы, было правдой, но вот то, что он лежал в своей постели, правдой не было.