Людовик XV и его эпоха

Отступление графа Бель-Иля, как оно ни было искусно ведено, обескуражило войска. Генерал Майльбуа предоставил действовать вместо себя своему помощнику. Сегюр, завладев Верхней Австрией, вывел из нее все свои войска; граф Броглио без боя бежал из Баварии; австрийский император лишился не только тех владений, которые обещала ему Франция, но еще некоторых собственных своих земель, через что сделался посмешищем целой Европы. Егерский гарнизон, единственный укрепленный пункт, который оставался еще у французов в Богемии, был взят в плен. Герцог Ноайль, по оплошности своего племянника графа Граммона, дал возможность королю Георгу II бежать в битве при Эльтингене с поля сражения. В продолжение целых двух лет французские войска только и делали, что отступали со всех сторон. И партизан Менцель не раз делал набеги по ту сторону границ Франции, угрожая пробраться в Париж и отрубить всем парижанам уши. Народ не слышал утешительных вестей, он узнавал только о поражениях своих соотечественников, об их постыдном отступлении, и ни разу не слышал о победе; он ни на кого не хотел надеяться, кроме короля, отправившегося на войну, пожертвовавшего своим спокойствием для блага отечества! Говорили, что причиной болезни короля были чрезмерная усталость и утомление, которые он принужден был испытать в походе. Думали, что он умрет, но каким-то чудом жизнь его была спасена. Поэтому все единодушно желали, как бы ни был мал его триумф на войне, оказать ему при въезде в столицу как нельзя более торжественный прием. Поэтому нетрудно представить себе тот восторг, ту радость, тот энтузиазм, которые сопровождали короля во время въезда его в столицу: деревья на бульварах гнулись от тяжести насевших на них зрителей, в окнах сверху донизу торчали одни только головы, все крыши домов были усеяны народом. Процессия шла медленно. Король сидел в парадной карете, запряженной двенадцатью лошадьми, убранными в великолепные попоны, и приветствовал свой народ радостной улыбкой…

Наконец, восторг парижан превосходит все, что только можно описать: они бегут, рвутся увидеть короля ближе, забывают поднимать даже деньги, которые им щедро бросают герольды, пробиваются до самой его кареты и приветствуют громкими криками: «Да здравствует возлюбленный король наш Людовик!»

Герцогиня Шатору также вышла посмотреть на церемонию, но закрытая вуалью, дабы скрыть себя от взоров толпы. Король еще не ответил на ее письма, поэтому, несмотря на уверения Ришелье, она не знала еще, в каком отношении была к своему венценосному обожателю.

И потому вот что писала она герцогу Ришелье, находившемуся в это время в Монпелье:

«Он (король. – Прим, ред.) возвратился в Париж, и я не в состоянии описать вам радость добрых парижан. Как они ни несправедливы ко мне, я не могу их не любить по причине той любви, которую они имеют к своему государю. Они назвали его Возлюбленным, и этот титул заставляет меня забыть все зло, причиненное мне ими.

…Но думаете ли вы, что он меня еще любит? Он, может быть, считает себя виновным во многом и потому не решится возвратиться ко мне. Ах! Он не знает, что все мною забыто… Я не могла устоять против желания видеть его. Я оделась так, чтобы меня никто не мог узнать, и вышла с девицей Эберт посмотреть на церемонию.

Я видела его: на лице его была радостная улыбка, сердце его было растрогано; стало быть, он имеет еще теплые чувства. Я долго смотрела на него со вниманием, и вот что значит воображение: мне показалось, что он взглянул на меня и старался меня узнать.

Карета, в которой он сидел, ехала так медленно, что я могла вдоволь насмотреться на него. Я не могу вам объяснить то, что во мне происходило. Я была в ужасной тесноте и по временам даже упрекала себя за это пожертвование собою для человека, который так со мной поступил, но, увлеченная воздаваемыми ему со всех сторон похвалами, криками радости и громкими приветствиями толпы, я не в силах уже была думать о себе. Голос, раздававшийся возле меня, напомнил мне прежние мои несчастья… Он опозорил меня перед толпой».

Действительно, один человек из толпы узнал герцогиню Шатору. Закричав вместе с другими: «Да здравствует король!», он оборотился в ней и плюнул ей в лицо.

Торжественный въезд короля в Париж происходил 13 ноября. В этот же день, ночью, когда король и королева должны были почивать в Тюильри, услышали, что кто-то три раза повернул ручку двери, которая вела из комнаты короля в комнату королевы. Дежурные камерфрау разбудили тотчас королеву и сказали ей, что, по их догадкам, это был сам король, который желал, быть может, провести ночь в комнате ее величества. На это королева отвечала с печальной улыбкой:

– О! Вы ошибаетесь. Возвращайтесь лучше в свои комнаты и спите.

Но не успели дежурные улечься еще в свои постели, как у дверей снова послышался шорох.

На этот раз они подошли к дверям, отворили их: в дверях никого не было. Это заставило их идти справиться о короле на другую половину, однако им отвечали, что король в постели и что он вовсе и не предполагал идти на половину королевы.