Люфт. Талая вода

Ани сделала медленный глубокий вдох, и еще ярче ощутила витающие в воздухе ароматы: нежный, теплый – выпечки, в нем было немного корицы, сдобы, яблок, сахара и, пожалуй, немного тмина, которым веяло от кирпичиков, лежащих по правую сторону; сладкий и пряный – компота, Аннетт разливала его в граненые стаканы тем, кто просил; необъяснимо теплый – осени, он всегда был каким-то особенным. В последнем чувствовалась смесь всего: пожелтевших листьев, мха, легкой сырости, мокрой земли и камней… так пахла приятная грусть. Она – прощание с летом и в то же время напоминание о нем.

От приятных ощущений пришлось отвлечься: зашел новый покупатель. Высокий военный, казалось, она его уже видела. Кажется, он покупал хлеб и чем-то испугал Молли.

– Напишете одно слово?

Аннетт предлагала это сделать всем. Посетители должны были написать что-то свое на маленьком кусочке бумаги и бросить в круглую вазу и, если хотели, доставали предсказание для себя.

– Напишу.

В его темном, пугающем взгляде появился отблеск чего-то теплого. Мужчина выполнил просьбу, выбрал себе листик.

– Влюбленность?

На строгом лице появилась кривая ухмылка.

– До встречи.

Ани растерянно протянула ему упакованный заказ. После его ухода вновь наступила тишина.

Она тонкими пальцами перемешала предсказания и, развлечения ради, достала слово для себя.

«Сквозняк».

Его она не любила. От одного воспоминания невольно поежилась. Теперь она выглядела словно маленький воробушек, которого сгонял с ветки ледяной ветер, а тот упрямо оставался, раз за разом пытаясь удержаться.

Темнота вновь напомнила о себе. Наступили сумерки. И теперь пламя свечей, которые одиноко висели в подставках возле окна и стояли возле прилавка, отбрасывало тени. Они уродливо извивались, нагнетая воспоминания. От этого ощущения Ани горько усмехнулась. Быть может, от этого никогда не сбежать?

Взгляд невольно скользил по окружающим ее предметам и остановился на гладкой зеркальной поверхности. Может, это из-за него?

Ее одиночество и размышления прервала Молли. Она постучала пальцами по столешнице прилавка. Это была ее обычная манера – так она обдумывала то, что забыла, и то, что сделала. Маленькая причуда, которая, как ни странно, работала.

Этот звук вынудил Аннетт поспешно спрятать мятую бумажку в карман. Ей казалось, что она слишком личная и ценная: ее никто не должен увидеть.

– Можешь сегодня в него не смотреть. Ничего не увидишь. В пятницу тринадцатого в нем только реальность, и больше ничего. Этот день для душ и домовых.

Молли беспрерывно поглядывала в широкое, поделенное на квадраты окно. У нее было неприятное чувство, словно что-то могло нарушить ту идиллию, к которой они вместе с отцом так долго шли. Найти хранителей для пекарни было слишком сложно. Еще сложнее выбрать правильных, из той действительности, которая еще оставила в их сердцах тепло, но уже показала, что такое боль.

Вот только ответить Ани не успела. Голова закружилась, начало подташнивать. Она прижала руки к груди. Перемещение? Не была уверена, пока не заметила, как изменились детали: исчез компот, вывеска о бесплатном напитке, появились колокольчики на двери, по-другому стоял хлеб на прилавке и уже не было пирогов. Видимо, вечер.

Вокруг была неприятная, гнетущая атмосфера. Она почти незаметным сквозняком просочилась в щели и окружила встревоженную Аннетт. Последний раз она ощущала что-то подобное ранним утром в гараже. Тогда небо напоминало свернувшийся и плохо размешанный кисель. В некоторых местах темно-красный, похожий на кровь, в некоторых бледный, плавно переходящий в серый. Ни прохожих, ни души…

Зазвенели колокольчики. После скрипнула дверь, и в помещение вошел мальчишка. Невысокий, худенький. Она бы дала ему лет десять, не больше. Он сомневался, идти к прилавку или нет. Уже собирался выйти, когда увидел приветливую улыбку и решил остаться ненадолго – погреться.

Несколько минут он просто рассматривал хлеб. Темные глаза задумчиво и слишком по-взрослому изучали ассортимент. Он явно не думал о выпечке. В его глазах не было детского восторга и радости. Только страшная глубина, та, что появляется у людей, испытавших трудности, та, которая говорит о перенесенных боли и несчастьях.

– Полбуханки ржаного и…

Мальчик хмуро посмотрел на монеты в своей ладони. Подумал.

– Четверть пшеничного. Если вам не сложно, могли бы тонко нарезать? У вас ножи большие, острые. У меня так не выйдет.

– Да, конечно, подожди немного.

Аннетт не ждала денег. Даже брать их не собиралась. Видела, что юный гость пекарни – беспризорник: аккуратная, но очень изношенная одежда на вырост, местами в угольной пыли, местами в земле, которую старательно пытались оттереть. И даже та мелочь, которая у него была, явно добыта тяжелым трудом, а не попрошайничеством – Ани была в этом уверена. Слишком он ценил то, что имел. Да и руки в мазуте… Так что она просто нарезала буханку ржаного и пшеничного хлеба, аккуратно упаковала, после чего достала из-под прилавка пару пирожков с яблоками.

– Возьми.

– Мне нечем заплатить за это, простите.

Мальчик хмуро и как-то даже виновато посмотрел.