Люфт. Талая вода

– Плата не нужна. Просто возьми. И приходи под вечер, что-то всегда остается. Хорошо? – Ани не спрашивала разрешения у Коула. Делала то, что подсказывало ей сердце. Хлеб не залеживался долго, завтра будет новый.

– Тогда это слишком много, я не могу, – он сложил руки за спиной.

– Ты ничего не должен. Просто возьми. – Ани улыбнулась, после чего протянула ему пакет. – Позволь мне сделать что-то хорошее. Ладно?

– Спасибо вам.

На совсем юном лице появилась улыбка, а в темных, грустных глазах отразился проблеск надежды. Так смотрят, когда вновь начинают верить в то, что давным-давно стало неосуществимой мечтой.

– Беги, скоро начнет смеркаться.

– Я запомню вас. Может, как-то понадоблюсь. Меня зовут Яков.

Мальчишка прижал к груди пакет: бережно, будто в его руках было что-то невероятно ценное и хрупкое, почти что живое. И ушел. О его присутствии напоминал только звон маленьких колокольчиков, эхом звучащий после закрытия дверей.

Аннетт не знала, опасно на улицах или нет, поэтому с тревогой смотрела ему вслед.

На этот раз пекарня не дала ей никаких подсказок, ничего. Даже спросить не у кого: ни Коула, ни Молли, ни Роберта не было. А без них она ощущала себя одиноко. Казалось, из-за их отсутствия и в самом доме стало прохладнее. Отчетливо ощущались сквозняк и сырость. К горлу подступило отвратительное чувство одиночества. Как тогда, у дома родственников. Если бы не Роб…

Дальше Ани не стала вспоминать. Не стоит. Ее терзала совесть, но сейчас эта тревога лишняя: она может вывернуть наружу все, что так долго пряталось на задворках души, сломать, сделать безоружной, наполненной болью до самых краев. Никому это не поможет. Никому. Именно из-за этого Аннетт училась жить по-новому: с чувством потери, но без жалости к себе, без разрешения на боль. Ей важно было помнить хорошее. Никто из родных не желал бы ей мучений, не наслаждался бы теми слезами, которые катились по щекам сами собой.

Влага застилала глаза, и Аннетт не сразу поняла, что зеркало что-то показывает. Новую историю. Одну из тех, что затем наполнит ее воспоминаниями. Но это пока горстью, после их станет больше…

Первое, что удалось рассмотреть, – завод. Угрюмое, темное здание, состоящее из разных пристроек, которые закрывали друг друга, пытаясь заслонить и без того узкие длинные окна. Они служили естественным освещением: ни больше ни меньше, ровно по стандартам. Так, словно все расчеты не хотели пропускать в помещения угрюмый вечерний свет.

Такие постройки вряд ли кому-то понравятся: темно-красный кирпич уже давно стал почти черным, завод казался непреодолимой громадой, которая вот-вот задавит крохотный детский силуэт. Это был Яков. На нем был смешной клетчатый картуз темно-зеленого цвета. Тот сползал набок: был большим. Зато немного защищал от холодного ветра, пробирающего до костей.

Темнота ступала по пятам, а мальчишка упрямо не обращал на нее внимания, зябко кутаясь в потертый пиджак, словно от этого тепла станет больше.

Яков проскользнул в узкую, покрытую ржавчиной дверь. Та неприветливо заскрежетала, сама по себе закрываясь: стояла криво и оттого не нужно было заморачиваться. Еще секунда, и раздался легкий хлопок. Он эхом разлетелся в пустынном, широком коридоре. Его потолки были настолько высокими, что мальчик казался совершенно крошечным. Стены освещала старая газовая лампа. Временами она мигала, и это навевало определенный ужас, но мальчик, судя по всему, к этому привык. Он здесь далеко не впервые. Шершавые стены с темно-зеленой масляной краской уже давным-давно ему почти родные.

Пробравшись через лабиринт хозяйственных помещений, он попал в большой и хорошо освещенный цех. Здесь было так шумно, что с трудом можно было различить звук работающих станков. Рослые мужчины что-то обсуждали. Один, тот, что был чуть ниже и в засаленном фартуке, выбирал почерневшей тряпкой детали и бросал их в ящик. Второй переносил их в один из углов комнаты.

– Как всегда без опозданий, юный работник. Готов? Ишь, Рей, ты посмотри, совсем продрог, бедняга. Поставь ему сегодня место возле печи, а то заболеет, и что нам делать? Искать новых мальчишек неохота. Этот единственный, кто не сачкует.

Мужчина подмигнул малому, подтолкнул его к печи. После перед ним поставили ящик с гайками и протянули проверочный болт.

– Закончишь два ящика сегодня?

– Да, сэр.

Яков зябко поежился, сел поближе к большой, можно сказать, громадной чугунной печи. Она уже давным-давно закоптилась, покрылась металлической пылью с мазутом, а закаленное стекло пожелтело. Заледеневшие пальцы с трудом сжали деталь.

– И зачем ему прямо сейчас начинать? Совесть у тебя есть, а? Он же совсем холодный. Почти как мертвец.

Рей покачал головой, плеснул в кружку из фляги горячей воды, сунул в руки. Местами грязный и гнутый металл обжег кожу. От мужчины веяло запахом древесной стружки и трав, чем-то сладким, домашним, живым. Отчего-то сразу стало спокойнее, и мальчишка, уже не стуча зубами, сделал глоток.

– Спасибо, сэр.

– Ишь, сердобольный, тебе спасибо говорят. А теперь пойдем работать, начальство вот-вот вернется, беда будет, если застанут вот так…