Люмен

– Ты знала о том, что сыновья должны платить за грехи своих отцов? – спрашивает она и начинает напевать снова, и снова, и снова. – В Румынии есть такое поверье, и это действительно так. У румынских цыган другие верования, но в них истина. Нам открывается истина.

– И в чем эта истина? – спрашиваю я, немного отстраняясь и пытаясь заглянуть в ее лицо.

– Наша истина в том, чего нельзя увидеть глазами, – отвечает она, – мы ведаем в тех вещах, которые нельзя объяснить, в вещах, которые кажутся невозможными. Мы знаем о законах мира, которые гораздо больше и древнее нас самих, мощнее всех людей в мире. И порой ради этого должна быть принесена жертва.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я, чувствуя нарастающий внутри страх, мне становится очень, очень, очень жутко: настолько, что мне хочется освободиться из ее тисков и убежать прочь.

– Жертва – это нечто, что ты отдаешь. – Ее взгляд направлен прямо на меня, а глаза кажутся пустыми и холодными. – Нечто важное, что ты отдаешь добровольно.

– Я знаю, что такое жертва, – говорю я ей, – но какое отношение это все имеет ко мне?

– Прямое, девочка моя. Прямое.

Я вырываюсь из ее стальных объятий и бросаюсь бежать, а она остается сидеть посреди опустевших яслей.

Глава 12

Я собираю в кулак всю свою волю и открываю дверь кабинета Элеаноры.

Она восседает за своим письменным столом, такая жесткая и колючая, в своей застегнутой на все пуговицы кофте. Женщина смотрит на меня поверх очков для чтения, пока я шаг за шагом приближаюсь к ней.

– Бабушка, – нерешительно обращаюсь я к ней, и она замирает на своем месте, словно змея, затаившаяся посреди камней.

– Да? – Одна ее бровь изгибается и недоуменно ползет вверх.

– Не могла бы ты рассказать мне историю нашей семьи?

Она молча кладет книгу на стол перед собой и пристально смотрит на меня, словно изучая.

– Ты говорила с Сабиной?

Я киваю в ответ.

– Она ведь твоя сестра, не так ли?

Элеанора смотрит в окно, и на один миг, лишь на один короткий миг я вижу в ней ту молодую девушку, фото которой было в медальоне. На долю секунды ее выражение лица смягчается, но затем она возвращает себе суровую маску и смотрит мне в глаза.

– Да.

– Так, значит, мы все родственники?

– Все? – Она снова поднимает одну бровь.

– Я, Дэр, Оливия, Финн…

В ее глазах появляется какой-то странный проблеск: что-то, что-то, что-то… но затем он исчезает, и она встряхивает головой, отметая все сомнения.

– Ты все еще больна, дитя. Оливия умерла в юном возрасте. И я понятия не имею, кто такой Дэр.

– Он ее сын! – выкрикиваю я, чувствуя, как трясутся мои руки. – Я знакома с ним. Я знала его. Мы вместе выросли.

– Ты больна, девочка, – повторяет Элеанора, и на этот раз ее голос почти нежный.

– Как мы все можем быть родственниками друг друга? – спрашиваю я, ощущая, как слабость разливается по всему моему телу, такая сильная, что у меня подгибаются колени.

Она делает паузу и на выдохе произносит:

– Из-за исключительной чистоты крови.

Когда она говорит об этом, в моей голове проносятся воспоминания о чистокровных монархах Древнего Египта. Они заключали браки только с представителями своей же династии, потому что считали, будто только так могут сохранить чистоту крови.

– Что-то вроде того, – кивает она, и я не могу понять, прочитала ли она мои мысли или я озвучила то, что было у меня в голове, сама того не заметив.

Я уже вообще ничего не понимаю.

– Мы представляем старейший род в мире, – гордо добавляет она, – у нас в крови могущество, Калла. Древнейшие традиции. Ты представить себе не можешь какие.

– Я действительно ничего не знаю о нашей фамилии, – соглашаюсь я, – а мама знает?

На лице бабушки появляется нотка изумления.

– Твоя мама всегда знала об этом, – говорит она мне, – с тех пор, как она была совсем крошкой. Ей всегда было известно ее место и ее предназначение. Она всегда была очень сильной в отличие от тебя. Твой разум слаб, поэтому мы должны опекать тебя.

– Опекать меня? – От потрясения я могу говорить только шепотом, и она снова улыбается мне.

– Жертва должна быть принесена, – напрямую сообщает мне Элеанора, – и это ты должна принести ее. Мы будем оберегать тебя и сделаем тебя сильнее, потому что, когда придет время, ты должна быть сильной.

Это звучит как неоспоримое руководство к действию, приказ – что угодно, но только не вопрос.

Я буду такой, как они хотят.

Однако сейчас я не ощущаю в себе достаточно сил, когда нерешительно протискиваюсь в дверной проем и прохожу сквозь залы, направляясь в свою комнату. Наконец, ворвавшись в спальню, я обнаруживаю Дэра возле окна. Он выглядит бледным: кажется, ему нездоровится.

– Что-то не так, – произносит он, и, несмотря на идеальный британский акцент, его голос надломлен, – вокруг творится что-то странное.

– Я знаю, – соглашаюсь я и бессильно падаю рядом с ним.

Он поглаживает меня рукой по спине, и мы вместе смотрим в окно, на болота, которые сегодня снова тревожно воют и поют свои жуткие песни.

– Мы все родственники, – сообщаю ему я, и он отвечает мне взглядом, полным удивления.

– Но это невозможно! – говорит он, но я слышу в его голосе некое сомнение.

Я качаю головой.