Люмен

Он пристально смотрит на меня, его голова с копной темных волос высоко приподнята.

– Ты же ведь не серьезно, правда?

Я отвечаю ему тем же внимательным взглядом, с каждой секундой чувствуя такое же сильное замешательство, как и он.

– Я абсолютно серьезно. О каких собаках ты говоришь?

– О Касторе и Поллуксе. Это ваши собаки. Твои и Финна.

Я отрицательно мотаю головой:

– Но у нас нет и никогда не было собак. У папы на них аллергия.

– Да, они не живут с вами в Орегоне, – отвечает Дэр, теряя терпение, – они живут здесь, в Уитли.

– Ты, должно быть, пьян, – предполагаю я. – Так вот в чем дело! Или это я под кайфом. Один из нас совершенно точно не в себе.

– Никто из нас не пьян и не под кайфом, – спорит он со мной, – если не веришь мне, спроси Сабину. Она расскажет тебе про собак.

Я смотрю на него с сомнением, но решаю все-таки сходить в дом и найти Сабину.

– Почему никто не хочет разговаривать о Дэре? – спрашиваю я решительно.

Она не моргая смотрит на меня своим пронзительным всезнающим взглядом.

– Не понимаю, о чем ты, – отвечает она мне гортанным голосом.

Нет, она совершенно точно все понимает. Но я не произношу этого вслух.

Вместо этого я спрашиваю ее о Касторе и Поллуксе, и она смотрит на меня так, будто я лишилась рассудка, но в то же время есть что-точто-точто-точто-то странное в ее глазах. Нечто подозрительно сияющее в ее взгляде, направленном прямо на меня, нечто темное.

Темное.

Темное.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – отвечает она.

– Вы хотите сказать, что ничего не знаете о Касторе и Поллуксе? – повторяю я свой вопрос. – И у нас никогда не было собак?

Она встряхивает головой, и я опрокидываю ее чашку с чаем. Даже после того, как я покидаю комнату, я кожей чувствую ее взгляд.

Следующей ночью я нахожу длинный темный волос посреди своих простыней.

Собачий волос.

Я испытываю ужас, держа его на своей ладони: он длинный, толстый и грубый. Я выбегаю из своей комнаты, чтобы сообщить об этом Дэру, но нигде не могу найти его.

Я обыскиваю весь дом, все близлежащие территории, я ищу на конюшне, в гараже и когда наконец сдаюсь и в кромешной темноте направляюсь обратно к дому, на тропе мелькает какая-то тень. Я замечаю мальчишечий силуэт, и он смотрит прямо на меня, но его лицо, как и прежде, скрыто. Он указывает куда-то вверх, и я поднимаю взгляд в том направлении, куда показывает его палец. В одной из комнат дома горит свет.

Я следую за светом, взбегая вверх по лестнице, и когда наконец оказываюсь около одинокой двери, из щели которой бьет тонкий луч света, я врываюсь туда и резко торможу.

Я в заброшенных яслях.

Светло-желтые стены обветшали, под моими ногами блестящий паркет, надо мной высокий потолок. Даже здесь сверху свисают огромные парадные люстры, в месте, где положено было резвиться и играть детям.

Однако игрушек здесь совсем мало, а атмосфера такая же официальная, как и во всем остальном доме.

Тишина этой комнаты действует мне на нервы.

Здесь давно не было детей, но что-то, что-то, что-то тянет меня сюда, заставляет задержаться здесь.

От тишины у меня буквально гудит в ушах, и мои ноги сами собой движутся вперед, к одной из колыбелей. От нее веет спокойствием и умиротворением, но в то же время мне становится страшно от одного взгляда на нее. Я слегка касаюсь ее бортика, и она начинает покачиваться вперед-назад.

Внутри лежит толстовка.

На первый взгляд это обычная кофта, но именно ее постоянно носит тот мальчишка в капюшоне, и от этого все мое существо наполняется ужасом, и я сползаю, сползаю, сползаю на пол. Мне кажется, пол подо мной поглотит меня в любую секунду, схватит меня своими крючковатыми когтистыми пальцами.

– Это были ясли твоей мамы, – говорит Сабина, стоя в дверях, – и Ричарда.

Две колыбели, которые сообщают мне о том, что мои мама и дядя были младенцами в одно и то же время.

Мое сердце чеканит удары.

– Разве они… я не знала… они близнецы? – Мой голос звучит очень слабо, и я так и не получаю ответа на свой вопрос от Сабины.

– Близнецы – это фамильная черта твоего рода, девочка.

Она проводит своими скрюченными пальцами по стенам, подкрадываясь, подкрадываясь, подкрадываясь все ближе и ближе ко мне. С каждым шагом ее лицо кажется все более и более ужасающим в странном освещении этой комнаты и в обрамлении платка, повязанного наподобие тюрбана.

Она кладет что-то на мою ладонь: это медальон, и на нем выгравирован цветок каллы.

– Продолжай, – настаивает она, и подвеска раскрывается в моих руках.

Внутри две фотографии.

На одной из них Элеанора в очень юном возрасте, а на второй другая женщина.

Они обе очень молоды, у них темные волосы и темные глаза. И…

О.

Мой.

Бог.

– Вы! – выдыхаю я. – Это же вы! Получается, вы с Элеанорой… сестры?

– Близнецы – это фамильная черта твоего рода, – просто отвечает она.

Ее тело опускается на колени рядом со мной, и она прижимает меня к себе, убаюкивая, укачивая, укачивая, укачивая меня. Кажется, она напевает какую-то цыганскую колыбельную, и я совершенно сбита с толку, я зачарована, я замолкаю.