Люсьен Левен (Красное и белое)

«Должна ли я ответить ему? — спрашивала себя г-жа де Шастеле. — Не значило бы это начать переписку?» Четверть часа спустя она думала: «Постоянно противиться выпадающему мне на долго счастью, даже самому безгрешному — что за грустная жизнь! К чему эта постоянная горделивая поза? Разве мне еще не надоело вот уже два года отказываться от Парижа?

Что тут дурного, если я напишу ему письмо, последнее, которое он от меня получит, и если оно будет составлено так, что его без всякой опасности могут читать и обсуждать даже дамы, собирающиеся у госпожи де Коммерси?»

Ответ, хорошо обдуманный и потребовавший немало времени, был наконец отправлен; в нем заключались благоразумные советы, преподанные дружеским тоном. Люсьена убеждали оградить себя или исцелиться от желаний, которые в лучшем случае являются бесплодной фантазией, если не притворством, пущенным в ход, чтобы разнообразить скуку и праздность гарнизонной жизни. Письмо не было трагическим, г-жа де Шастеле даже хотела прибегнуть к тону обычной переписки, уклонившись от напыщенных фраз оскорбленной добродетели. Но, помимо ее воли, глубокая серьезность — эхо переживаний, печалей и предчувствий ее взволнованной души — проскальзывала в письме. Люсьен скорее почувствовал это, нежели заметил; письмо, написанное женщиной с совершенно черствым сердцем, окончательно обескуражило бы его.

Едва это письмо очутилось на почте, как г-жа де Шастеле получила пространное послание на семи страницах, с таким старанием составленное Люсьеном. Вне себя от гнева, она стала горько раскаиваться в своей доброте. Считая, что он поступает правильно, Люсьен без особенных колебаний последовал тем расплывчатым теориям о развязности и грубом обращении с женщинами, которые составляют самый интересный предмет бесед двадцатилетних молодых людей, когда они не говорят о политике.

Госпожа де Шастеле тотчас же написала четыре строки, прося г-на Левена прекратить бесцельную переписку. В противном случае г-жа де Шастеле будет вынуждена прибегнуть к неприятной мере — возвращать его письма, не вскрывая. Она поторопилась отправить это письмо. Ничто не могло быть суше его.

Уверенная в прекрасном и неизменном — ибо оно было изложено в письменной форме — решении возвращать невскрытыми письма, которые отныне мог посылать ей Люсьен, и считая, что она совершенно порвала с ним, г-жа де Шастеле почувствовала, что ей тяжело оставаться наедине с самой собой. Она приказала заложить лошадей, решив освободиться от нескольких обязательных визитов. Она начала с Серпьеров.

Ее словно что-то ударило в грудь, около сердца, когда она увидела Люсьена, расположившегося в гостиной и игравшего с девицами в присутствии папаши и мамаши, как будто он и в самом деле был ребенком.

— Что это? Вас смущает присутствие госпожи де Шастеле? — спросила его через минуту мадмуазель Теодолинда. (Она не имела ни малейшего намерения уколоть его и сказала лишь потому, что заметила это.) Вы уже не тот милый собеседник! Вам внушает робость госпожа де Шастеле!

— Ну да, надо в этом сознаться, — ответил Люсьен.

Госпожа де Шастеле не могла не принять участия в беседе; ее невольно увлек общий тон, царивший в этой семье, и она заговорила без всякой суровости. Люсьен мог ей отвечать; второй раз в жизни мысли во множестве приходили ему в голову, когда он обращался к г-же де Шастеле, и он выражал их весьма удачно.

«С моей стороны было бы неловкостью выказать здесь господину Левену ту суровую холодность, которую я обязана соблюдать, — оправдывалась сама перед собой г-жа де Шастеле. — Господин Левен еще не мог получить мои письма… К тому же я вижу его, вероятно, в последний раз. Если мое недостойное сердце будет продолжать интересоваться им, я сумею покинуть Нанси». Перспектива, вызванная двумя этими словами, опечалила г-жу де Шастеле помимо ее воли. Она как бы сказала себе: «Я покину единственное место на земле, где могла бы быть хоть немного счастлива».

В результате этих мыслй г-жа де Шастеле позволила себе быть любезной, веселой и беспечной, как та милая семья, в кругу которой она очутилась. Веселость так всех увлекла, и всем так приятно было быть вместе, что мадмуазель Теодолинда вспомнила о большой коляске Люсьена, которой они без стеснения пользовались, и шепнула что-то на ухо матери.

— Поедемте к «Зеленому охотнику», — тотчас же громко предложила она.

Предложение было встречено радостными восклицаниями. Г-же де Шастеле было так грустно дома, что у нее не хватило мужества отказаться от прогулки. Она взяла в свою карету двух девиц Серпьер, и все общество отправилось в уютное кафе, находившееся в полутора лье от города, среди первых высоких деревьев Бюрельвильерского леса.

Посещение расположенных в лесу кафе, в которых обыкновенно по вечерам играет духовая музыка, и куда так нетрудно собраться, — немецкий обычай, к счастью, начинающий проникать во многие города восточной Франции.