Читаем Люсьен Левен (Красное и белое) полностью

В роще «Зеленого охотника» разговор стал еще более веселым и непринужденным. Впервые после столь долгого перерыва Люсьен говорил при г-же де Шастеле и с нею самой. Она отвечала ему и после нескольких фраз не могла сдержать, глядя на него, улыбку, а вскоре подала ему руку. Он был совершенно счастлив. Г-жа де Шастеле видела, что старшая из девиц Серпьер почти влюблена в Люсьена.

В тот вечер в помещении «Зеленого охотника» музыканты исполняли на чешских валторнах плавную, простую и немного тягучую мелодию. Ничто не могло быть нежнее и упоительнее этой музыки, ничто не могло более гармонировать с заходившим за высокие деревья солнцем. Время от времени луч его, прорвавшись сквозь чащу зелени, оживлял пленительный полумрак большого леса. Был один из тех чарующих вечеров, которые можно считать самыми опасными врагами сердечной черствости.

Быть может, потому-то Люсьен уже не так робко, но и без малейшей дерзости, словно подчиняясь невольному порыву, сказал г-же де Шастеле:

— Сударыня, неужели вы можете сомневаться в искренности и чистоте моих чувств? Конечно, у меня нет никаких заслуг, я ничего собой не представляю, но разве вы не видите, что я всей душой люблю вас? Со дня моего приезда, когда моя лошадь упала под вашими окнами, я не могу думать ни о чем, кроме вас; это происходит даже помимо моей воли, так как вы до сих пор не баловали меня своей благосклонностью. Уверяю вас, хотя это и покажется вам смешным ребячеством, что самые приятные минуты моей жизни — это те, которые иногда по вечерам я провожу под вашими окнами.

Госпожа де Шастеле, которую он вел под руку, не перебивала его; она почти опиралась на его руку и смотрела на него внимательным, пожалуй, даже растроганным взором.

Люсьен в душе почти упрекнул ее за это.

— Когда мы вернемся в Нанси, когда тщеславие вновь завладеет вами, я стану для вас только ничтожным корнетом. Вы будете суровы и даже жестоки со мной. Вам нетрудно будет сделать меня несчастным; одного сознания, что я не угодил вам, достаточно, чтобы лишить меня всего моего спокойствия.

В этих словах было столько трогательной правдивости и чистосердечия, что у г-жи де Шастеле сразу вырвалось:

— Не придавайте значения письму, которое получите от меня.

Это было сказано быстро, и Люсьен так же быстро ответил:

— Великий боже! Я вас прогневал?

— Да, ваше большое письмо, помеченное средой, как будто написано кем-то другим, человеком черствым и враждебно ко мне настроенным; это голос мелкого, тщеславного фата.

— Вы сами видите, есть ли в моем отношении к вам хоть капля притворства! Вы прекрасно видите, что вы… владычица моей судьбы и, вероятно, сделаете меня очень несчастным.

— Нет, разве только ваше счастье не будет зависеть от меня.

Люсьен невольно остановился; он увидел ее глаза, нежные и дружеские, как тогда, во время разговора на балу, но в этот раз ее взор, казалось, был затуманен грустью. Если бы они не находились на лесной лужайке, в ста шагах от девиц Серпьер, которые могли их видеть, Люсьен поцеловал бы ее, и, говоря по правде, она позволила бы ему это. Вот как опасны искренность, музыка и старый лес!

Госпожа де Шастеле по глазам Люсьена поняла, насколько она была неосторожна, и испугалась.

— Подумайте о том, где мы… — И, стыдясь своих слов и того, как Люсьен мог понять их, добавила с суровой решимостью: — Ни звука больше, если не хотите рассердить меня, и идемте.

Люсьен повиновался, но он смотрел на нее, и она видела, как трудно было ему повиноваться и хранить молчание. Вскоре она снова дружески оперлась на его руку.

Слезы, — конечно же слезы счастья, — выступили на глазах Люсьена.

— Ну что же, я верю в вашу искренность, мой друг, — сказала она после долгого молчания.

— Я вполне счастлив. Но как только я расстанусь с вами, мною вновь овладеет страх. Вы внушаете мне ужас. Едва вы вернетесь в гостиные Нанси, как вновь станете для меня неумолимой и суровой богиней.

— Я боялась самой себя. Я опасалась, что вы перестанете уважать меня за глупый вопрос, с которым я обратилась к вам на балу…

В эту минуту, очутившись на повороте лесной тропинки, они увидели не дальше чем в двадцати шагах от себя двух девиц Серпьер, которые прогуливались, держась за руки. Люсьен испугался, что для него все кончено, как тогда на балу, после одного взгляда; опасность вдохновила его, и он быстро проговорил:

— Позвольте мне увидеться с вами завтра, у вас.

— Боже мой! — с ужасом воскликнула она.

— Умоляю!

— Хорошо, я приму вас завтра.

Произнеся эти слова, г-жа де Шастеле была ни жива ни мертва. Девицы Серпьер увидели ее бледной, едва переводящей дыхание, с померкшим взором.

Госпожа де Шастеле попросила их обеих взять ее под руки.

— По-моему, мои милые, мне вредна вечерняя прохлада. Пойдем к экипажам, если вы ничего не имеете против.

Так и сделали. Г-жа де Шастеле взяла в свою карету самых младших из девиц Серпьер, и наступающая темнота позволила ей не страшиться чужих взглядов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза