Лютер: Первый из падших

Первая опасность, как я уже упоминал, исходила от земли и природных бедствий. Эрозия была врагом более опасным, чем любой другой, а инженеры и каменщики ценились выше, чем военные лидеры. Короли-ремесленники правили частью земель и хранили тайны предков и знания о поперечинах и контрфорсах. Они ревностно оберегали хранилища с секретными формулами и уравнениями, которые когда-то приводили в действие первые машины для строительства стен и крыш в этом мире. То были труды древних народов, археотех. Позже от слуг Императора и посланников Марса я узнал другое название для такой технологии.

Стандартная Шаблонная Конструкция.

Машины больше не работали, а новые отыскать было невозможно, но у нас сохранялись проекты, пережившие Старую Ночь, и несколько были забыты даже Марсом и Террой. Конечно, сейчас все разграблено… все, что существовало до аркологий Императора.

Колючий кустарник, корни и ветви были второй по величине опасностью, с которой следовало считаться. А еще — течения рек, подземные потоки и болота. Новые властители Калибана называли это активной ксенографией.

Конечно, сейчас мы лучше осведомлены, не так ли?

Сумевшие выжить, неестественные, неуправляемые. Это не просто враждебная флора и фауна, повинная в несчастьях Калибана — в сердце ее скрывался чей-то замысел, план умышленного столкновения. Эти силы активно противостояли нашему присутствию и питались им. Они хотели опрокинуть наши башни и разрушить стены, поглотить наше сопротивление. Они питались нашим упрямством. И все же они бы не истребили нас, потому что им самим была нужна непрекращающаяся война между людьми на Калибане и между нами и ими.

Безусловно, мы знали об этом. У нас не было ни доказательств, которые можно было бы представить в суде, ни уверенности, которая помогла бы нам справиться с этой напастью. Но мы знали, что Калибан живет и ненавидит нас. Любой мужчина или женщина, которые сворачивали к воротам или крепостному валу, слышали ненависть в завывании ветра. Скрип сговорившихся деревьев и отталкивающие звуки скал, скрежещущих друг о друга, предвещали чей-то конец.

Что-то присутствовало в дикой природе Калибана: в каждом листке, ветке или ручье, что-то, объединявшее их, но одновременно находившееся и в каждом из них по отдельности, некое сознание.

Но нигде нельзя было разглядеть враждебность Калибана так отчетливо, как в глазах Великого Зверя.

Леса, горы и небеса кишели жизнью крыльев, меха и чешуи. Каким бы опасным ни был Калибан, он был щедр. Не все существа одинаковы. Не все птицы покрыты перьями, как мы привыкли говорить во времена моего детства. Мутация, так определили бы марсиане. Но другие заключили — порча.

Некоторые считали, что эти «странности» благословенны и достойны всеобщего почитания. Некоторые называли их «касанием духа». Они сотворяли оберегающие знаки, чтобы отогнать зло, если видели шестиногую мышь или если кому-то удавалось поймать летающую вокруг башни клыкастую грозовую ворону. Многие вообще не обращали на них внимания, считая этих созданий обыкновенными животными, появление которых не означало ни добра, ни зла.

Великих Зверей обожествляли, но в то же время перед ними испытывали первобытный ужас. Народ поносил их за учиненные разрушения, однако почитал за то, чем они являлись, подобно человеку, который впервые наблюдает собирающиеся грозовые тучи или чувствует дрожь под ногами. Творенья изначальной природы, как я уже сказал, но капризные.

И иногда злобные. Не злобные, как охотники, выслеживающие добычу. Как решительные твари, которые ярились из-за нашего присутствия и желали нас уничтожить. Они обладали одной любопытной особенностью: стоило только заглянуть в их черные, красные или янтарного цвета глаза, и ты сразу понимал, что это существо — не только гигантских размеров и бешеной силы, оно наделено и сознанием, и злобой, чтобы использовать сознание в своих скудных интересах.

Ибо как бы сильно мы ни ненавидели Великих Зверей, они ненавидели нас больше.

Самое мерзкое, что когда-либо бродило по Дордредской Пустоши — землям поселения Сторрок, где я возмужал и стал рыцарем, — мои соплеменники звали Рогом Разрухи. Кличка была своего рода игрой слов, ведь он не только щеголял гигантским закрученным рогом над самым верхним левым глазом; его рев нельзя было отличить от низкого звука охотничьего рога, будто в насмешку над посланными за ним отрядами.

Дордредская Пустошь, возможно, и была пустошью несколько веков назад, но к тому времени, когда меня туда привезли, большая часть склона уже поросла деревьями и кустарниками. К пришествию Рога Разрухи, когда мне шел двадцать первый год по терранским меркам, это открытое пространство превратилось во всего несколько сотен шагов выжженной земли вокруг стен нашего замка. Каждую осень, когда деревья засыпали, мы совершали вылазки и маслом и пламенем уничтожали выросшую за весну и лето растительность. Однако каждую осень казалось, что граница все ближе и ближе подходит к стене.