Лютер

Своим сподвижникам ему пришлось не раз объяснять, почему он так долго не мог расстаться с гнусным церковным облачением. «Я делал это, — оправдывался он, — чтобы поддержать слабых духом». Что на самом деле означало: чтобы не раздражать народ. Впрочем, он тут же торопливо добавлял: «И чтобы поиздеваться над папой!» В письме к Капитану от 25 мая он высказал решимость сбросить наконец с себя монашескую рясу. Довольно уступок нестойким духом, пора покончить с этим непотребством. Однако он еще долгих четыре месяца носил это мерзкое одеяние. Когда же все-таки сменил его на светское платье, счел необходимым еще раз оправдаться: «Я сделал это, дабы смутить сатану». Итак, продолжая носить рясу, Лютер дразнил папу; расставшись с ней, бросил вызов сатане. Значит ли это, что в преисподней сразу два хозяина?

Важно отметить, что в письме к Капитону проблема ношения церковного одеяния рассматривается в единой связи с проблемой брака: и то и другое имеет непосредственное отношение к его репутации. «Мне чрезвычайно приятно, — восклицает он, — узнавать о том, что ваши священники и монахи женятся. Для меня нет радостнее этих вестей!» Здесь же он дает ответ и на вопрос, волнующий все его окружение: а почему сам-то он медлит? Впрочем, от прямого объяснения он ловко увиливает и говорит, что в настоящий момент готовится к тому, чтобы расстаться с монашеским одеянием. Иными словами, он и так жертвует слишком многим, чтобы от него требовали еще каких-то доказательств правоверности!

Тем не менее вопрос о женитьбе постоянно волновал его начиная с 1521 года. Этого требовали и его темперамент, и основы его вероучения. Но... как глядеть в глаза людям? «На нас ведь смотрит весь мир», — вслед за святым апостолом Павлом повторял он. И несколько позже добавлял: «Дьявол положил на меня глаз... Знаю, он хочет отметить меня своим клеймом, хочет, чтобы на мое учение косились с подозрением». А тут еще со всех сторон на него насели ученики и советчики, расхваливая на все лады его же собственные посулы, предназначенные для других. Мучительные сомнения терзали его все сильнее, заставляя жестоко страдать...

В 1523 году он действительно заболел. Высокая температура, бессонница, внутреннее беспокойство отнимали все силы. Чтобы вернуть «новому Илии» сон, приглашенный врач рекомендовал ему прикладывать к голове компрессы из женского грудного молока, смешанного с фиалковым маслом. Можно вообразить, какие мечтания проникали в несчастную голову больного из этой «гремучей смеси»! Вскоре Диафорус[22] заподозрил «французскую болезнь», иначе говоря — сифилис. Не исключено, что в это время свирепствовала эпидемия именно этого заболевания. Так или иначе, но состав целебного снадобья подвергся решительному пересмотру. Теперь медицина предписала пластырь из оленьего мозга, перемешанного с кашицей из вываренных земляных червей, с добавлением очищенного вина и щепотки шафрана. Илия поправился, и Диафорус мог пожинать плоды заслуженной славы.

После этого чудесного избавления вопрос о женитьбе встал перед Лютером с особой остротой, обретя при этом предметный характер. Дело в том, что в Виттенберге продолжали жить монахини-беглянки, в большинстве своем молодые и хорошенькие девушки, начитавшиеся к тому же сочинений Реформатора о необходимости брака. Он постоянно видел их, когда смотрел в окно, сталкивался с ними в монастырских коридорах, встречался в домах своих друзей, обращался к ним, когда читал очередную проповедь в домашней церкви. Время от времени он заговаривал то с одной, то с другой, разумеется, о вещах самых серьезных. Но постепенно ученые разговоры переходили в милую болтовню, а тон из назидательного обращался в шутливый. Ежедневное общение делало свое дело. Ему льстило их внимание, они наперебой старались понравиться. Очевидец этого флирта, «король поэтов» Эобан Гесс написал потом о виттенбергских барышнях: «Ни одна куртизанка никогда не выглядела более mammosa», употребив почти непереводимое латинское слово, которое примерно означает «декольтированная»; более же точный смысл его можно передать выражением «выставляющая напоказ свою грудь». И более холодному типу, нежели Лютер, было от чего прийти в неистовство.