Лютер

Но и это еще не все. Дальше Лютер пишет: «У меня оказалось сразу три супруги, и каждую из них я любил до безумия, пока из-за своей любви не потерял сразу двух, которые предпочли других женихов. Да и третью я удерживаю из последних сил, и может статься, что и ее у меня скоро отнимут». Три супруги? Ясное дело, невенчанные, но ведь Лютер не верит в церковные таинства. Поименный список выглядит следующим образом: Анна, Ева, Катарина. Они околдовали Лютера, как с недоумением отмечал Меланхтон. Но что это за безумная любовь, которая оттолкнула от него двух избранниц? Об этом нам неизвестно ничего. Остается лишь предположить, что две из трех девушек быстро сообразили, что настоящей женой может быть только одна. А потому и «невеста», и «самая желанная» махнули ему на прощанье рукой. С кем же он остался? Правильно, с Кэтхен! Ничего, что она включилась в гонку последней, главное, что она ее выиграла. Выбора-то у него больше не оставалось. Еще вчера он мог придирчиво присматриваться к двум другим, решая, которую предпочесть, но его колебания добром не кончились. Да и последняя того и гляди ускользнет, если он не поторопится повести ее к алтарю («удерживаю из последних сил»). Она все-таки получила порядочное воспитание. Пусть она сбежала из монастыря, но это еще не значит, что он уговорит ее на внебрачное сожительство.

Вот так он и достался наименее любимой, зато самой упорной. Лютер подтвердил оценку, данную ему Меланхтоном, доказав, что «легко подвержен чужим влияниям». Правда, это утверждение справедливо только по отношению к его личной жизни. В делах религии он вел себя совсем иначе. До вмешательства Катарины он вообще не мог ни на что решиться, напоминая буриданова осла, разрывающегося между Евой и Анной. Вопрос аристократки Аргулы фон Штауфен, в сентябре 1524 года в лоб спросившей его: «Когда вы женитесь?» (еще одна дама, неравнодушная к его холостяцкой жизни!), поставил его в тупик. Он не посмел огрызнуться, дескать, подите вы к дьяволу со своими расспросами, но вместо этого с миной ученого богослова пустился в рассуждения о том, что судьба его «в руках Божьих, и если Богу угодно будет повлиять на его сердце, значит так тому и быть». Иначе говоря, пока он действительно не женат, но как только Бог решит, что ему пора жениться, он противиться не станет. Весьма уклончивый ответ, вполне достойный норманна-фаталиста. Надо думать, что любопытство светских дам он отнюдь не удовлетворил. Вместе с тем, чтобы письмо выглядело поучительным и одновременно вызвало сочувствие к автору, Лютер (что-что, а свою аудиторию он изучил хорошо!) добавлял: «В том душевном состоянии, в каком я пребывал до последнего времени и все еще продолжаю пребывать, обзаводиться супругой нет для меня ни малейшей возможности. Не то чтобы я не чувствовал к этому способности со стороны своей плоти и мужского органа {поразительная деликатность в беседе с дамой! — И. Г.), ведь я не из дерева и не камня сотворен, просто душа моя теперь слишком далека от мыслей о браке. Я ежедневно ожидаю гибели и смертной казни за свою ересь».

После Пасхи тон существенно изменился. В игру вступила Катарина, и дело сразу приняло другой оборот. В самый разгар Крестьянской войны, под впечатлением своих поездок по саксонским деревням, он писал советнику графа Мансфельда Гансу Рюгелю, что каждый день готовится принять смерть. На сей раз он, скорее всего, говорил вполне искренне, потому что своими глазами видел бесчинства вооруженных мятежников, которые, зная его антикрестьянские настроения, вполне могли расквитаться с ним самим. Эта угроза была куда реальнее приговора Вормсского эдикта. Сам дьявол, понял он, захотел его смерти. Но он придумал способ, как его обмануть: «Чтобы обвести его вокруг пальца, я перед смертью женюсь на своей Кэтхен». Впервые в его переписке всплыло это имя! Вместе с тем вполне очевидно, что окружающие прекрасно знали о ее существовании (возможно, это и породило слухи), иначе он не стал бы называть ее просто своей Кэтхен, без дальнейших комментариев.

Новые объяснения о причинах своей нерешительности он изложил курфюрсту Майнцскому в письме, написанном 2 июня. Призывая архиепископа обзавестись супругой, он добавлял, что, если Его Милости требуется ободрение, он готов подать ему личный пример. На сей раз он категоричен. Приняв твердое решение вступить в брак до того, как его унесет смерть, он согласен даже на «роль мужа, подобную роли Иосифа» (интересно, куда девался «галантный кавалер», дававший Спалатину уроки мужественности?). Брак, напоминает он, есть Божья заповедь, от исполнения которой никому из людей негоже уклоняться. Но если так, почему же сам он до сих пор не женат? «Я всегда испытывал опасение, — отвечает он, — что окажусь неспособным к супружеству».