Льются слова, утекая в песок...(СИ)

А потом как-то закрутилось, завертелось - он заходил за нею с работы, носил её тяжеленный контрабас и слушал её выступления, ни одного не пропустил. Билеты были дорогими, розы - алые, - тоже, но он так и оставался самым верным её слушателем, будто бы студенческая бедность его миновала.

Он, наверное, работал безумно много - но она не входила в список тех, кому обязательно следовало об этом знать. Проблемы с деньгами на неё не переносились, равно как и всё остальное; он умудрялся создавать какую-то смутную атмосферу абсолютного спокойствия вокруг неё.

Разумеется, Таня была не из тех девушек, от которых надо скрывать все проблемы, ибо они “созданы исключительно для любви”. Нет, она умела бороться и побеждать, да и проигрывать тоже умела, она умела работать и умела переживать трудные дни. Просто ему казалось, что омрачать её счастье не стоит, вот и всё. Он берёг её - а она умела это ценить.

Они оба жили в гармонии.

Он как-то незаметно и очень красиво увёл её у того скрипача. Конечно, люди искусства - такое дело; шесть лет назад, когда они только познакомились, Бейбарсов не имел никакого отношения к литературе и к музыке. То, что у него хороший, приятный голос - ничего не значило, равно как и струны его гитары, доставшейся вместе с умением играть от отца.

Они встречались два года “в шутку” и один - “совершенно серьёзно”, а потом он сделал ей предложение, которое никто так и не одобрил - с её стороны, разумеется. У неё были заносчивые дядя, тётя и их дочка, её троюродная сестра, с которой Таня примирилась только с возрастом, когда перестала реагировать на глупые подначивания со стороны девушки. И, конечно же, они не хотели, чтобы она - одна из их “известного, чистого” рода связывалась с каким-то мальчишкой “из подворотни”.

Он не был, конечно же, тем, за кого они его принимали. Отец-военный, мать на какой-то довольно высокой должности в университете, где он же учился. Разумеется, не великие музыканты и не неимоверно богатые бизнесмены, и Тане тогда казалось, что у дяди и тёти просто были на неё другие планы.

Но одного строгого взгляда со стороны Глебова отца, пожалуй, хватило, чтобы тётушка больше не визжала, как недорезанная, а дядюшка сел и умолк. Почему-то его холодных глаз они боялись даже больше, чем командирского тона.

Сейчас, три года спустя, он даже получил генеральское звание.

Но это значения для Тани не имело. Она даже не знала, почему Глеб вдруг начал писать - просто так вышло. Не знала, как его так быстро приняли в печать, как заплатили первый гонорар; он до сих пор не бросил свою работу в университете. Только теперь писательство было “для денег”, а нескончаемые студенты, скорее, для души.

К нему даже ходили подписывать тома - прямо на парах подбирались поближе, слушали, открыв рот, словно его профессия была хоть как-то связана с тем, что он им рассказывал - с теорией квантовых полей и прочим, прочим…

Они переехали в этот дом совсем недавно - ведь беременная женщина должна дышать свежим воздухом. И их неродившийся ребёнок тоже. И Таня всё ещё чувствовала себя предельно счастливой.

- Знаешь, - прошептала она, - мне иногда кажется, что тот мир, что был до встречи с тобой… Он будто бы пластиковый. Выдуманный. Контрабас этот…

Он мягко улыбнулся, обнял её ещё крепче и ничего так и не сказал. Ему, может, тоже так казалось, но эту чудную реальную жизнь мужчина вряд ли променял бы на что-то другое.