Лютый остров

– Нияз, – сказал Рустам, когда посланник Урдана-паши со своим эскортом наконец откланялся и убрался восвояси, – бегом на восточный базар, купи двух мулов. И паланкин присмотри... попрактичнее. В этом она задохнется после первой же пылевой бури.

– Да, шимран-бей, – склонился Нияз. – Но не думаешь ли ты, что паланкин тоже является частью подарка, и отказываться...

– Тогда потащишь его на собственном горбу. Лошадей нагружать всяким хламом я не намерен. Ты еще здесь?

Нияз кинул на него хмурый взгляд, поклонился и ушел. Рустам вновь вздохнул и потер висок. Голубые занавеси паланкина оставались неподвижны.

Мужчина с алым клеймом на щеке стоял в стороне, скрестив на груди руки, одна из которых была перехвачена бронзовым наручем. Глаза его, подернутые дымкой дурмана, все еще видели сны.

* * *

– Твое имя Альтаир?

Принимая нелюбезную его сердцу миссию, Рустам дал зарок: что бы ни случилось, держать себя в руках и не разговаривать с рабом сверх необходимости. Он знал свой нрав и относился к нему критически; также он знал свойства наруча повиновения, потому имел все основания быть настороже. Он должен довезти этого раба до Аркадашана в полной целости и сохранности. И хотя десяток надежных, хорошо знакомых Рустаму воинов, больше года прослуживших под его началом, были неплохим подспорьем, все равно его терзала смутная тревога, лишь усилившаяся, когда ему навязали этот «дикий цветок», эту наложницу... К слову сказать, вместе с ней и рабом их стало теперь тринадцать. Несчастливое число.

Однако пока что все шло весьма неплохо. Когда Нияз вернулся с мулами и женщина вышла из-за голубых занавесей, Рустам с огромным облегчением обнаружил, что она с головы до пят закутана в многочисленные покрывала, а лицо ее скрывает плотная паранджа. Женщина не произнесла ни слова, была очень послушна и без посторонней помощи забралась в паланкин, который купил для нее Нияз, – куда менее просторный и удобный, чем прежний, зато более крепкий и с плотными холщовыми занавесками, полностью скрывшими силуэт женщины от посторонних глаз. Ассасину Рустам распорядился дать выносливую, но не слишком быструю лошадь. Тот оседлал ее с той же покорностью, с которой женщина забралась в паланкин, – и с поразившим Рустама легким, небрежным изяществом. Даже будучи верхом на кляче, недостойной его искусства, раб держался в седле с удивительной уверенностью и грацией, словно сидя на чистокровнейшем боевом скакуне, и лошадь, казалось, преобразилась и приосанилась, почувствовав на себе такого седока. Рустам заметил, что его солдаты тоже смотрят на раба с удивлением. Нияз же глядел с неприязнью, к которой примешивалась опаска. Рустам решил запомнить это, но ничего не сказал.

С вечерней зарей они покинули Ильбиан и углубились в степь. Паланкин с наложницей и ассасин ехали в центре четырехугольника, образованного солдатами Рустама. Нияз занял место в голове отряда, Рустам замыкал. Из-за женщины передвигались медленно, и к середине ночи едва одолели третий фарсах пути, но в целом это было единственной неприятностью. Рустам начинал думать, что его глухая, непонятная тревога была не столь оправдана, как ему казалось, когда Ибрагим-паша возложил на него эту миссию.

Поняв это, он почти окончательно успокоился. И потому, когда они встали на привал и разбили шатры, впервые обратился к рабу со словами, которые не были сухим и четким приказом.

Он спросил, действительно ли его зовут Альтаир.

– У меня нет больше имени, – после краткого молчания ответил тот. Рустам впервые слышал его голос. Всем приказаниям Рустама ассасин подчинялся в полном молчании – как и положено рабу, носящему наруч повиновения. Считалось, что он даже заговорить не может без прямого приказа, но как раз это-то было одной из множества сказок, которых вдоволь уже наплодилось вокруг магии Даланая. Да, эта магия сильна, но не всесильна. С ее помощью можно заставить человека делать то, что противно его воле, однако она не помешает ему делать то, что он желает сам, до тех пор, пока это не запретит его хозяин.

А это значит, что сейчас раб ответил Рустаму лишь потому, что сам пожелал ответить.

Он сидел на корточках в стороне от костра – там, где ему велели сесть. Ночь была холодной, Рустам кутался в бурнус и старался не отходить от огня. На рабе не было бурнуса, лишь туника и холщовые штаны, и все же он сидел спокойно и неподвижно, ничуть не дрожа и даже не глядя в сторону огня.

«Вероятно, – подумал Рустам, – их учат терпеть жару, холод и боль».

– Я уже наложил на тебя несколько запретов, – проговорил он. – Я запретил тебе пытаться покончить с собой, бежать или напасть на кого-либо из нашего отряда. Теперь я запрещаю тебе лгать.

Слабая улыбка тронула губы ассасина. Миг назад Рустам впервые услышал его голос; теперь он впервые видел, как его лицо меняет выражение. Медленно наклонив голову, раб прижал ко лбу тыльную сторону запястья. Птичий профиль сверкнул в отблеске костра – так, словно был вышит на коже золотой нитью.

Рустам ответил на этот жест покорности слегка прищуренным взглядом.