Лютый остров

– Наруч повиновения с раба может снять лишь тот, кто надел его. Также можно избавиться от него, отрубив руку, но здесь это сделать некому, а самому Альтаиру я уже запретил предпринимать такие попытки.

– Альтаир? Ты зовешь раба его старым именем? – Нияз изобразил презрительную гримасу, но Рустам стер ее, сказав:

– Я ведь должен как-то его называть. Так же, как ты. Разбуди Феррира и поставь его на страже у паланкина, а сам выспись. Мы тронемся в путь через три часа.

* * *

Второй день пути начался без волнений и не сулил хлопот больше, чем день предыдущий, однако не убавил тревог шимрана. Слегка подавленный ночным разговором с Альтаиром, Рустам порешил держаться зарока, который дал себе раньше, и впредь обращать на раба внимания не более, чем тот заслуживает. Вопреки опасениям Нияза, все еще поглядывавшего на ассасина косо, тот был само спокойствие и покорность, и даже если впрямь замышлял нечто, как чудилось Рустаму, то пока не спешил осуществлять задуманное. «Вполне довольно будет, если я не спущу с него глаз», – решил Рустам и обратился к предмету, занимавшему его сейчас еще больше – а именно к женщине, которую так некстати навязали ему в Ильбиане. С ней было в точности как с ассасином: оставаясь тихой и послушной, она все равно служила непреходящим источником треволнений, хотя и иного рода. За полтора дня Рустам успел тысячу раз проклясть ильбианского пашу за то, что вместе с наложницей тот не подарил Ибрагиму евнуха. Лишь евнух имеет право прикасаться к женщинам паши и видеть их лица без риска лишиться рук и глаз. Альтаир, хоть и предназначенный Ибрагимом для этой роли, покамест ее не принял, поэтому толку от него было не больше, чем от самого Рустама. Это создавало определенные затруднения: никто не смел подсадить женщину в паланкин или помочь ей выйти из него. По счастью, из-за смущения и страха, неизбежного в окружении посторонних мужчин, Лейла почти не покидала своего лежбища. Ее одежда была неприспособлена для тягот пути; Рустам, не привыкший думать о таких вещах, понял это слишком поздно, когда они уже оказались в степи и ей негде и не во что было переодеться. Когда приходила пора трапезы, Рустам или кто-то из солдат отодвигал занавесь паланкина и ставил миску с едой на подушки, а Лейла поджимала ноги, чтобы, не приведи Аваррат, не соприкоснуться краем покрывала с рукавом туники мужчины. За все время пути она не произнесла ни единого слова, а обращенные к ней речи встречала лишь наклоном головы, едва заметным под тяжестью ее покрывал. Рустам решил, что она либо немая, либо запугана до такой степени, что предпочтет терпеть неудобства, чем заговорить с мужчиной. Последнее было, впрочем, скорее отрадным, нежели досадным обстоятельством – оно избавляло Рустама от женского нытья и капризов, неизбежных в путешествии через степь, но, с другой стороны, изрядно раздражало. Проклятье, он не был создан для присмотра за наложницами! Нияз и остальные воины явно замечали его настроение, а порой и его неловкость, когда он подъезжал на своем коне к паланкину Лейлы и спрашивал, не нуждается ли она в чем-либо, и отъезжал, не получив никакого отклика, что предпочитал почесть за отрицательный ответ. Разумеется, солдаты почтительно помалкивали, но их взгляды не укрывались от Рустама, так же как и любопытство, с которым они поглядывали на ассасина и еще чаще – на задернутые занавеси паланкина, хотя и знали, что в лучшем случае увидят за ними лишь груду покрывал.

И вот так, без особых хлопот, но с множеством досадных неурядиц протекал второй день пути до тех пор, пока не пришла пора свернуть с большой и широкой дороги на путь куда менее хоженый и удобный. В двадцати фарсахах от Ильбиана была развилка: большая часть дорог уводила на юг, к торговым городам побережья, и лишь одна вела в глубь Фарии, на северо-запад, где за бескрайней бурой степью и полупустыней лежал родной Аркадашан. «Сейчас там дожди и облака», – подумал Рустам, вытирая взмокший лоб краем бурнуса. Путь туда был бы короче вдвое, если бы они поехали напрямик, через степь, минуя дороги. Если бы все шло как задумывалось, Рустам выбрал бы именно этот путь – он и быстрее, и безопаснее, ибо разбойники любят хоженые дороги больше нехоженых, а северо-западный путь почти не охраняется. Однако присутствие женщины и ее паланкина сделали такой путь невозможным: мулы не пройдут степью, не стоит и пытаться.

– На северо-запад, – сказал Рустам.

Нияз бросил неприязненный взгляд на Альтаира, так, словно в этом выборе был повинен именно он, а затем криком и хлыстом заставил мулов повернуть. Отряд перестроился – новая дорога была не только неровной, но и узкой. Рустам оказался по левую руку от Альтаира, правившего своею лошадью с прежней уверенной грацией, так что она слушалась его, казалось, лучше, чем конь Рустама слушался своего седока.

– Дурную дорогу ты выбрал, шимран-бей, – вдруг сказал Альтаир спокойно, и Рустам слегка вздрогнул от неожиданности – впервые раб заговорил с ним первым. И оттого, что слова его подтвердили смутные предчувствия Рустама, тот озлился еще сильнее.