Ливень в графстве Регенплатц

Нахмурив брови, лекарь Гойербарг слушал речь ландграфа. Он, безусловно, знал о трагичной судьбе матери Берхарда, но не полагал, что в её смерти замешана ландграфиня. Он знал, что Густав враждует с братом, но не полагал, что настолько. И теперь все услышанные им откровения приводили его в оцепенение.

– Я многое прощал им, – продолжал Генрих, – ложь, коварство, предательство. Но смерть Берхарда, такое подлое убийство моего сына никогда не прощу.

– Ландграф, успокойтесь, – потребовал Гойербарг, видя, как растёт волнение у больного. – Я вынужден буду дать вам снотворного.

– Не сейчас, гер Питер. – Генрих повернулся к лекарю. – Сначала я хочу поговорить с Густавом. Сделайте одолжение, позовите его ко мне.

– Я бы советовал отложить вам этот разговор, ваше сердце…

– Нет, я хочу спросить его сейчас, – упрямо повторил Генрих.

Спорить бесполезно, и Питер Гойербарг отправился выполнять поручение.

Густаву сложно было скрывать от всех свою радость. Так сложно, что он предпочёл закрыться у себя в комнате и там вдвоём с Акселом Тарфом предаваться мечтам о том, как он изменит Регенплатц, когда станет его правителем. Открыв на стук дверь, Густав встретил на пороге лекаря, и его сердце кольнуло: «Берхард умер». Но нет, оказалось, просто отец просит младшего сына зайти к нему.

– Вы звали меня, отец?

Густав уверенно прошёл в покои ландграфа и остановился у его кровати.

– Да, сын мой, звал, – отозвался Генрих. – Я хочу задать тебе один вопрос, на который требую дать честный ответ.

– Я слушаю вас. – Густав смотрел на больного отца с высоко поднятой головой.

– Берхард отравлен. – На лице юноши не отразилось ни тени удивления. – Скажи, это ты так поступил?

Густава не испугала догадка отца и даже не взволновала. Но признаваться в своём поступке юноша не собирался. Он не трусил, однако слава братоубийцы ему тоже не нужна была. Да и терять и без того слабое доверие отца не стоило.

– Вы считаете меня способным на такую подлость? – Густав изобразил обиду.

– Ты ненавидишь брата, и тебе выгодна смерть его.

– Ещё пару дней назад ваши упрёки были бы справедливы. Однако вчера, когда Берхард добровольно отказался от Регенплатца в мою пользу, попросив взамен всего лишь женщину, мой повод для ненависти, а уж тем более для убийства брата исчез сам собой. Я даже заверил Берхарда в моей дружбе и обещал поддержку, если понадобится. Да и вам днём раньше я дал слово, что претензий к брату больше не имею. Или вы не верите мне, отец?

Генрих не верил. Всё вроде бы было правильно, но почему-то ноющее сердце не верило. Точно так же, как оно ещё совсем недавно не верило в то, что Густав может оказаться подлецом.

– Хорошо, ступай, – бесцветно произнёс Генрих.

– Вы не верите мне? – настойчиво повторил Густав.

– Ступай. Я устал.

«Не верит. Ну и пусть, – Густав гордо вздёрнул подбородок. – Ему недолго осталось править, а Берхарду ещё меньше жить. Я стану свободен. Свободен и счастлив. Ибо всё, всё станет моим! Моим!» Резко развернувшись, Густав покинул покои отца. В его ожесточившейся душе не нашлось места раскаянью, зато пустила корни новая обида на отца, на его обвинения и неверие.

После ухода Густава, ландграф полежал немного, ожидая лекаря. Но тот не заходил, видимо не зная, что разговор отца с сыном завершился столь быстро. Тогда Генрих встал, кряхтя от слабости, и вышел из комнаты прямо в одной камизе. Покои Берхарда находились близко, буквально несколько шагов по коридору. Нужно его навесить, нужно знать, что он ещё жив. Добредя до двери, Генрих медленно открыл её и вошёл в комнату.

Редкие лучи солнца, с трудом пробивавшегося сквозь серые тучи, тускло освещали помещение. Берхард всё так же без сознания лежал на кровати, укрытый лёгким одеялом. У стола копошилась, перебирая пучки трав, старая знахарка. Заметив открывающуюся дверь, она обернулась.

– Зачем ты пришёл, Генрих? – спросила Хельга.

– Я хочу видеть сына, – ответил мужчина, не отрывая горестного взора от бледного лица юноши.

Генрих прошёл вперёд и присел на край кровати.

– Тебе нужно лежать, находиться в покое…

– Как я могу находиться в покое, когда мой сын при смерти?

– Тебе необходимо беречь себя, – настаивала Хельга.

– Если Берхарда не станет, то и мне незачем жить.

Женщина вздохнула и, отвернувшись, вернулась к прерванному занятию.

– Что ты там делаешь? – поинтересовался Генрих.

– Мне надо приготовить ещё порцию отвара, – ответила Хельга.

– Отвара? Так ты всё-таки нашла лекарство?

– Пока не знаю. Если до утра Берхард придёт в себя, то болезнь отступит. Мальчик останется жив. Правда, его здоровье может пострадать. Может пострадать и разум.

– Неважно. Главное, чтоб он жил. Ты вселяешь в меня надежду, Хельга.

– Надеяться – это последнее, что нам остаётся. Надеяться и молиться.

Генрих согласно покивал головой. Тонкие лучи радости робко глянули из-за туч горя. Вот только радостное волнение, к сожалению, причиняет такую же сердечную боль, как и волнение горестное.

– Хельга, – обратился ландграф к знахарке, – однажды, давно, ты смогла унять боль в моём сердце одним прикосновением руки. Сможешь ли ты и теперь это сделать?