Ливень в графстве Регенплатц

Впрочем, имелся один человек, которому Патриция могла пожаловаться, душу излить, поделиться переживаниями. Человек, который всегда её понимал и поддерживал.

– Я боюсь за Густава, матушка, – плакала Патриция, сидя в комнате Магды Бренденбруг.

Патриция была частой гостьей в покоях своей старой матери. Здесь она могла говорить откровенно, не боясь упрёков и осуждения, здесь она могла получить совет или хотя бы сочувствие.

– Почему? – пожала плечами Магда. – Я не вижу причин для твоей боязни.

– Но как же! Ведь, ведьма предрекла, если Берхард умрёт, то Густаву и трёх дней не прожить после его похорон! А Берхард точно не выживет.

– Не паникуй, Патриция. – Магда оставалась спокойна и рассудительна. – Ни одного условия заклятия не нарушено. Вспомни, оно наложено на наши с тобой действия и замыслы, направленные против волчонка. А разве мы задумывали вложить в руки Густава яд? Разве мы советовали ему угостить этим ядом брата?

– Это так, и всё же…

– Мы даже не давали Густаву согласия на убийство брата. Вот увидишь, Густава дыхание смерти не коснётся. Он будет жить долго счастливо и станет достойно править в Регенплатце.

– Я тоже хочу в это верить.

– Ну, так верь, ибо всё так и будет.

Магда взглянула на сгорбленную от печали дочь и непонимающе покачала головой.

– Ты всегда мечтала избавиться от ненавистного тебе мальчишки. Ты столь долго ждала момента, когда он навечно закроет глаза и прекратит портить жизнь твоему сыну. И вот этот день настал, твоя мечта исполнилась. Только почему-то радости на твоём лице не вижу я. Или ты вдруг пожалела волчонка?

– Нет, не жалко мне его, – ответила Патриция. – И я рада его скорой кончине. Слёзы во мне вызывают переживания за людей мне близких. Вы знаете, что Генрих тоже слёг?

– Знаю, конечно.

– За него я также опасаюсь, мама. Лекарь Гойербарг сказал, что за смертью Берхарда может последовать и кончина Генриха.

– Мужа жалко тебе?

– Конечно.

– После того, как он жизнь тебе отравил?

– Да, он изменил мне. Да, он заставил меня терпеть его незаконного сына. Но… в целом жизнь моя не была плоха. Он заботился обо мне. И я любила его. Да и сейчас… люблю ещё…

– Генрих – человек неплохой, – согласилась Магда. – Я тоже зла не видела от него. И всё же… Лучше пусть он умрёт сейчас своей смертью, чем после подвергнется смерти насильственной.

Патриция подняла голову и недоумённо взглянула на мать.

– О чём вы? – спросила она, затаив дыхание.

Магда Бренденбруг по-прежнему была невозмутима.

– Ты же сама говорила, что у Густава два яда, – ответила она.

– Матушка! Что вы говорите такое?! – Патриция аж задохнулась от ужаса. – Густав не сможет убить родного отца!

– Сможет. У него было два препятствия на пути к заветному трону: Берхард и Генрих. Теперь одно устранено. Да столь легко и быстро. Со вторым вполне можно справиться так же, без трудностей.

– Какая глупость, Густав не сделает этого, – запротестовала Патриция. – Он же не зверь жестокий!

– Нет, Патриция, он именно такой, – прошипела Магда и вонзила в дочь жёсткий взгляд своих выцветших зелёных глаз. – Мы сами его таким сделали, ежедневно взращивая в его сердце ненависть к сводному брату и чувство борьбы с несправедливостью отца. В душе Густава нет ни капли уважения к отцу, который постоянно унижал его достоинство, который мерзкого бастарда ставил выше родного сына. Мы с тобой постоянно твердили Густаву об этом, мы осознанно настраивали его против отца и брата, мы пропитали его разум одной единственной мечтой – мечтой о троне Регенплатца. И вот Густаву представилась прекрасная возможность воплотить наконец эту мечту в реальность. Воплотить без особых усилий.

Патриция склонила голову и закрыла ладонями мокрое от слёз лицо, с ужасом осознавая, что мать права, в каждом своём слове права.

– Так что не пеняй на мальчика, – продолжала Магда, слегка успокоившись. – Что в него мы посадили, то в нём и созрело. Лучше порадуйся за сына своего, ведь скоро Густав станет полноправным правителем Регенплатца. Ландграф Густав фон Регентропф.

Как далека была Гретта Хафф от перипетий семейства Регентропф, от борьбы за трон, от политики вообще. В её мыслях жил только Берхард, её сердце болело только за него, её душа говорила только о нём. Весь день девушка провела в своих покоях, ожидая вестей о здоровье её возлюбленного. Но никто не заходил к ней и на словах ничего передать для неё не просил. Даже отец, казалось, обходил её комнату стороной. Пару раз Гретта посылала Лизхен узнать, улучшилось ли самочувствие Берхарда, но служанка приносила лишь неясный ответ: «Пока изменений нет». И опять наступали часы ожиданий и молитв.

Вот уж солнце упало под тучи и коснулось горизонта, вот уж дождь заморосил, покрыв окно мокрой рябью. И Гретта не выдержала. Она покинула покои, уверенным и быстрым шагом прошла коридоры и, остановившись у нужной двери, постучала. Ей открыл Кларк Кроненберг.

– Гретта? – удивился он. – Зачем ты здесь?

– Я должна его видеть, – тихо, но твёрдо ответила девушка.

– Пусть она войдёт, – раздался из комнаты надтреснутый женский голос.