Ливень в графстве Регенплатц

Свернув письмо, Генрих вновь нахмурил брови. Это известие ему не понравилась. У красавицы Маргарет, безусловно, имелись воздыхатели, но все они любовались ею издали, подходить к ней и говорить слова любви не смели. А этот Зигмунд слишком близок к Маргарет, они часто видятся и общаются. Как бы его любовные песни не запали в душу юной девушке да не вскружили ей голову. Учитель рисования, даже такой симпатичный и образованный, дочери ландграфа вовсе не пара. Маргарет быстро взрослеет, пора уже подбирать ей достойного жениха.

Грешно читать чужие письма, но в них находишь много любопытного. Генрих снова открыл письмо и стал читать с первой попавшейся строчки:

«Уже больше двух месяцев отец дома, и я этому рад несказанно. Наконец я чувствую, что хоть кому-то нужен, что я не одинок. Ты не представляешь, дорогой друг мой, как я устал от бесконечных придирок сестры и брата и от угнетающей ненависти матери. Никак не могу понять, за что она меня так ненавидит, в чём я перед ней повинен? Может, спросить об этом у отца? Но я не решаюсь. Мне стыдно жаловаться на родную мать. А на душе такая тяжесть. Если бы знать, в чём вина моя, я готов искупить свой грех, понести любое наказание, только бы мама простила меня, полюбила. Я в сомнениях, что делать мне?»

Генрих опустил письмо и удручённо склонил голову. Он не ожидал узнать, что страдания сына столь велики, что ему так тяжело и сложно жить в родном доме. Вот в чём оказывается причина замкнутости и одиночества Берхарда.

Ландграф запечатал письмо сына и отдал его гонцу:

– Возьми, передашь адресату. Да смотри не проболтайся, что оно было вскрыто мной. Ступай.

Гонец забрал письмо и с поклоном удалился.

Генрих был очень расстроен. В его доме царила война, тихая, скрытая, но от этого ещё более жестокая. И против кого? Против невинного ребёнка, которому пришлось платить за ошибки своих родителей. Несправедливо это, жестоко. И Патриции следовало бы это понимать. Если уж ей так хочется повоевать, так пусть воюет с ним, с её мужем, а не со слабым мальчиком!

Ландграф покинул свой кабинет и направился в западное крыло замка, где располагались покои супруги. Но служанка сообщила, что ландграфиня изволит прогуливаться в саду. Генрих нашёл Патрицию там, она совершенно одна не спеша бродила по дорожкам сада, любуясь красками осенних цветов.

– Патриция! – окликнул её Генрих.

Женщина обернулась и, завидев мужа, приветливо улыбнулась.

– Как я рада, супруг мой, что ты пожелал выйти ко мне. Сегодня дивная погода…

– Мне необходимо поговорить с тобой, Патриция.

– Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен?

– Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, – потребовал Генрих.

– Ты пугаешь меня… – встревожилась Патриция.

– Обещай!

– Хорошо, обещаю.

– За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем ты настраиваешь против него Густава и Маргарет?

Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова.

– Почему ты так холодна к нашему сыну? – повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги.

– Ты, кажется, забыл, Берхард – твой сын, а не наш, – спокойно произнесла Патриция.

– Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет.

– И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю?

– Ты обделяешь его своей любовью.

– А любить его я никому не обещала.

– Но разве возможно быть матерью и не любить дитя?

– Если дитя чужое, то возможно.

Патриция была уверена в своей правоте и потому не прятала глаз, не склоняла головы и говорила твёрдо. Генрих лишь руками разводил, удивляясь чёрствости супруги.

– Я надеялся, что ты простила мои прегрешения, – проговорил он. – Верил, что у тебя доброе сердце. Но, видимо, я ошибался.

Патрицию эти слова обидели.

– Я бы простила тебя, но присутствие этого мальчишки ежедневно, ежечасно напоминает мне о твоей измене, его внешность кричит о том, что он чужой нам. Тебе не следовало вообще привозить его в замок.

– Берхард мой сын! Я бы никогда его не оставил! Тем более он лишился матери.

– У него жив дедушка, – спорила Патриция, – который был в состоянии его воспитать…

– Чтобы сын ландграфа фон Регентропфа стал лавочником! – возмутился Генрих. – Со мной Берхарда ждёт более достойная судьба.

– Например, трон Регенплатца?

– Да. Именно это его и ожидает.

– Ты обвиняешь меня в жестокости, в несправедливости, а разве сам справедлив к своему законному сыну, разве ты не жесток к Густаву, лишая его того, что принадлежит ему по праву?

– Берхард – мой старший сын.

– А Густав – рождён в законном браке. На его стороне закон государства и закон человеческий!