Ливень в степи

Жаргалма уже ходит в школу для взрослых, давно знает все буквы, может сама написать некоторые нужные слова, но еще не решается написать письмо Гэрэлтэ. Несколько раз садилась писать, у нее хорошая бумага припасена, но не хватало смелости. Чего-то стыдно… Да и о чем писать? «Поправилась, живу по-старому» - и все. Не для того учатся грамоте, чтобы такие пустяки писать друг другу.

Сердце Жаргалмы теперь напоминает юрту, в которой живет не одинокий человек, а двое мужчин, не похожих друг на друга. Странная она, Жаргалма: прожила с Норбо только три месяца, он давно позабыл ее, а она все думает о нем, все страдает… Не заступился за нее, не оградил от злых слов, на бумажке величиной с ладонь пяти слов не черкнул, а ведь грамотный. Если бы на коленях сидел его щекастый сын, а теперь… Почему же в сердце все время тяжелая дума о нем? Что он сейчас делает, узнать бы… Вспоминает ли иногда Жаргалму или совсем забыл? А Ханда-мать помнит, наверно. Может, даже упрекает сына, что не едет за женой…

Веретено жужжит, наматывает на себя длинную, бесконечную нить. Толстеет, будто накапливает жир. Слова, написанные Гэрэлтэ, то быстро мелькают, то сливаются в сплошное сиреневое колесо… «Норбо приехал бы, но его опутала какая-то женщина. Почему он не женится на ней? Только боги знают. А может, он уже женился?… Боги никому не говорят то, что знают…»

Вдруг мысли Жаргалмы летят к тому, кто спас ее зимой, к Гэрэлтэ Халзанову. «Он совсем не похож на Норбо. И думы у него другие, его с Норбо на одного коня не посадишь, им из одного котла не хлебать». Ей вспоминается лицо Гэрэлтэ, густые брови, лохматая шапка из белого барашка. Мужчины часто говорят женщинам всякие нехорошие слова, а этот в лесу, у костров, про новую власть, про буквы рассказывал. Один раз, правда, обнял, но это ничего…

Гэрэлтэ тоже не дает Жаргалме знать о себе. Мог бы передать с кем-нибудь, как живет, что делает… Если женился, тоже мог бы сообщить. Не родственники, но ведь хорошие знакомые… «Мог и приехать, - думает Жаргалма. - Для него наша дверь всегда широко открыта. Лучшие войлоки ему постелем, самую вкусную еду приготовим. Отец и мать рады будут…»

- Ты что такая задумчивая? - спросила Самба-абгай. - Расскажи что-нибудь.

- Что рассказывать? Всякое лезет в голову…

Жаргалма вспоминает про себя, как впервые увидела Норбо. Он приехал в суетливые предсвадебные дни, полные для нее стыда и страха. Она схватила ведро и убежала на речку, будто за водою. Норбо отвязал своего коня и тоже отправился к речке Байсата-Гол. Жаргалма притаилась в камышах, чуть дыша, и тут впервые увидела Норбо, даже не самого Норбо, а его отражение в тихой, чуть зеленоватой воде. Будущий муж стоял будто бы вниз головой около своего серого тоже перевернутого коня, который нехотя пил воду. Когда с конских губ падали крупные капли, по воде пробегали круги, лицо Норбо морщилось, расплывалось, качалось в воде. «Боги, - думала тогда Жаргалма, - какой он страшный. Нет ни носа, ни рта, ни глаз». Потом захотелось бросить в воду, где было отражение Норбо, кусок вязкой глины и громко захохотать, обругать его, чтобы подумал, что она плохая, уехал, не стал бы жениться на ней.

Вдруг голова Норбо в воде забеспокоилась, завертелась, и он закричал, как шара шубуун, желтая птица филин:

- Жаргалма!

Жаргалма еще больше притаилась. Норбо рассердился, крикнул:

- Нечего прятаться! Ты попала в мои руки, теперь не убежишь. Иди сюда, поговорить надо.

Подождал, подождал, потом взял ведро, которое она оставила на берегу, зачерпнул воды, поставил на траву и повел к дому своего коня. Чуть не на каждом шагу оглядывался, не вышла ли Жаргалма. Когда ушел далеко, Жаргалма разревелась, так долго плакала, что опухли глаза.

В доме сонная, спокойная тишина… Крутится молитвенный барабан хурдэ, крутится веретено. Старая Самба-абгай хочет побольше вознести богам молитв. Молитвы открывают на том свете двери рая… А веретено крутится, наматывает шерстяную нитку для будущих носков, от которых на этом свете будет теплее ногам.

Жаргалма накормила Шойроба и Очира и пошла вместе с Самба-абгай, чтобы раскроить ей материал для нового легкого халата тэрлика. Пусть старуха при новой власти походит нарядная.

В улусе Шанаа ничего будто бы не изменилось. Зимой юрты, покрытые толстым снегом, кажутся низенькими, осенью, когда льют дожди, становятся черными, а когда пригреет солнце, от них валом валит пар. Днем над улусами блестит солнце, а по ночам загораются звезды - много, тысячи, а может, и больше. Звезды покачиваются, будто хотят погаснуть, но не гаснут, горят ярко.