Ливень в степи

Ламажапов схватил в охапку свою одежду и вышел из круга. Хотел совсем уйти, но повернулся, спросил:

- А грамоте мне учить или больше не надо?

- Почему не учить? Учите… А не хотите, умолять не станем, без вас обойдемся.

- Землю отобрали, может, теперь сошлете как буржуя? Может, мне приготовиться, манатки собрать?

- Надо будет, так без вашей просьбы сошлют. Если вредить станете… А будете пользу людям приносить, никто не тронет.

Ламажапов постоял немного, потоптался на месте, потом присел с краю, положил себе на колени халат, шапку и кушак.

Собрание продолжалось долго. Никто не хотел уходить домой. Вечером, когда стало невыносимо от комаров, зажгли дымокур из сухого кизяка, потом разложили большой костер. Молодежь затеяла игры, песни.

Старики и старухи подвинулись ближе к огню, грели старые кости.

Летняя ночь коротка. На следующее утро выглянуло щедрое веселое солнце, озарило широкий, сияющий мир. В тот же день, на целую неделю раньше обычного, началась косьба.

В дни косьбы школа взрослых была закрыта. Когда же сено было убрано, хлеба сложены в скирды, в школу пришли уже не сорок два, а шестьдесят учеников. И, как всегда, в шляпе с обвисшими полями, в полинявшем халате, подпоясанном зеленым кушаком, явился учитель Данзан Ламажапов, роздал ученикам тетради и учебники и начал урок. Он был зол, конечно, но думал, что всех проведет, что он умнее и хитрее других.

ДОМ С БЕЛЫМИ СТАВНЯМИ

Каждый народ на земле создал и свято хранит в памяти множество мудрых пословиц и поговорок. Есть пословицы и поговорки, высмеивающие и осуждающие тех, кто сначала натворит что-нибудь, а потом раскаивается. Что посеешь, то и пожнешь, говорится в этом случае. Не бросай камень вверх, он упадет на твою же голову, предупреждает другая пословица. После драки кулаками не машут; не плюй в колодец, пригодится воды напиться; знал бы, где упасть, соломки постелил бы - и так без конца.

Да, если бы Журмэд и его жена Танхюун в молодые Тоды, когда были сильные и богатые, знали, что станет с их батраком Гамбалом, они вели бы себя иначе… Они ласково попросили бы батрака сбросить с себя рваный халат со множеством заплат, пришитых белыми нитками. Неумелые редкие стежки у заплат были как оскаленные волчьи зубы… Они сами сняли бы с него стоптанные овчинные унты и лохматую войлочную шапку с дыркой на макушке, похожую на старую юрту с дымоходом. Принесли бы ему новый халат из крепкой синей далембы, мягкие гутулы на толстой подошве, бархатную шапку с красной кисточкой. Они никогда не ругали бы его всякой поганой руганью, не называли бы грязной свиньей, вшивым чертом, ленивым обжорой. Они звали бы Гамбала родным сыном, сажали по правую сторону очага, поили густым горячим чаем, кипяченым молоком. Они давали бы ему самый румяный, поджаристый кусок испеченной в золе лепешки, а не самый горелый… Всегда ставили бы перед ним полную чашку душистого масла. Сами пили бы горький айрак, ели кислую арсу, а ему, своему батраку, каждое утро варили бы саламат из свежей сметаны и пшеничной муки.

В дни цагалгана - весеннего праздника, в дни дацанских молебствий - хуралов сами седлали бы для него лучшего своего скакуна. Они, Журмэд и Танхюун, сами таскали бы из хлева навоз, в жаркие дни косили сено, складывали его в бесчисленные копны и толстобокие стога. Весною с утра до ночи пахали бы землю, а осенью до изнеможения жали бы в поле хлеб, возили зерно на мельницу, таскали по шатким лестницам тяжелые кули, сами пилили и кололи бы сучковатые лиственничные дрова. Пасли бы скот, починяли хомуты и седла.

Да кто же знал, что не надо было ругать Гамбала ленивым? Будь он ленивым, разве делал бы один всю работу? Конечно, Журмэд и Танхюун были несправедливы… Даже били его, что было, то было - рубцы и шрамы носил на теле…

Гамбал всегда был тихий, безропотный. А потом вдруг переменился - то слово поперек скажет, то не послушается. Кое-когда не стал ночевать дома. Хозяева решили, что у него завелась босячка, такая же, как и он сам.

Гамбал прожил у них с двенадцати до двадцати лет. А когда исполнилось двадцать, заарканил в хозяйском табуне самого доброго коня, надел почти новый хозяйский халат и унты и бесследно исчез. Передал через кого-то хозяевам, что, мол, хватит, достаточно они из него крови выпили. Пускай, мол, не считают его вором, он взял заработанное, да и то не все - за ними еще осталось. А воры они сами, чужим трудом наживаются.

Так Гамбал и уехал.

Скоро Журмэд и Танхюун забыли о своем батраке. И соседи начали забывать. Изредка, может, и вспоминал кто-нибудь: «Где теперь, жив ли Гамбал? Бессердечные эти, Журмэд и Танхюун, за что над сиротой издевались? Ни людского пересуда, ни божьего гнева не боялись. Босиком по снегу ходил, бедняга…»