Ливонская война

— Богом клянусь, батюшка-государь! Троицей Святой! — Старик поднял глаза к небу, перекрестился, замер под пронизывающим взглядом Ивана.

— Ну, старик!.. — Иван резко втянул через ноздри воздух.

— Богом клянусь! — Старик перекрестился ещё истовей.

— Сам зрел того боярина?

— Зрел, батюшка, — здаля! Он на коне осторонь сидел.

— Каков он — помнишь?

— Помню… Страшен! В доспехе кожном… Страшен, батюшка!

— Лицом каков?

— Лицом мощелуеват, с корней воронистой бородой…

— Пошто ж меня за него принял?

— Не за него, батюшка, за иного… А болярин всяк в страх! Одно, поди, у них умышленье?!

— То ты верно речёшь, старик. — Иван чуть смягчил свой взгляд. — Твоими устами мёд пить.

— Помилосердствуй, государь-батюшка, заступи долю нашу лихую!

— Смотри, старик!.. Собакам тебя кину на растерзание, коль тщишься лукавством меня обвести. Иль мёдом оболью и повелю боярам облизать тебя. Я повезу тебя с собой, старик, и покажу тебе мощелуеватого боярина с куцей воронистой бородой… А ты зри в оба! Да не затмит тебе Господь глаза. А ну, сигай-ка поперёд меня на холку!

— Да я бежком, батюшка-государь!..

— Сигай, велю тебе!

Иван склонился с седла, ухватил старика за пеньковый подпояс, втащил на коня. Старик сжался, приник к холке, конь пугливо скосился на него, куснул удила, запрядал ушами.

— Батюшка… бежком я… — прошептал мужик.

— Молчи, старик!

Иван пустил коня по старому следу. Сзади приглушённо загалдели татары, разбирая своих лошадей. Их нетерпеливое ржание ещё раз вспугнуло в сосняке заикастое эхо, оно раскатилось дробным щёлком на все четыре стороны, унося с собой самые сильные звуки, и, когда они совсем пропали, стало снова тихо-тихо, только мягко шуршал под ногами коня сухой снег и слабо позвякивала послабленная Иваном узда.

Впереди по дороге двигалось войско. Токмаков не остановил полк, и голова его уже ушла далеко — версты за две, к невысоким белым холмам, рдеющим на солнце, словно тулье хорошо начищенных шлемов. За этими холмами был Невель. Иван выехал к дороге. Возле саней его ждали помимо Федьки Басманова и Васьки Грязного Ловкий и Токмаков.

Токмаков только увидел на Ивановом коне прижавшегося к холке мужика, сразу почуял недоброе. Больно уж ценен должен был быть Ивану этот мужик, раз он тащил его с собой.

Перед самым выступлением на Невель приходил к Токмакову Серебряный и просил передать Шаховскому в Невеле, чтобы тот, боже упаси, не замыслил какого-нибудь вредного дела или каких-нибудь козней против царя в этом походе. Не успел Токмаков предупредить Шаховского, а чуял, что козней-таки понастроил невельский наместник. Дорогу мимо покинутых деревень не иначе как с умыслом проторил, чтобы показать царю разор края и оправдаться этим за какие-то неправые свои дела. Косогор тоже в досаду царю выбрал. А царь, видать, проведал о чём-то и тащит теперь с собой этого мужика, чтобы изобличить Шаховского. Не успел Токмаков предостеречь его: не ожидал он, что царь вдруг догонит на полпути его полк и пойдёт с ним до самого Невеля. Да если бы и ожидал, всё равно не смог бы: гонца ведь не пошлёшь! Такое передают с глазу на глаз.

Иван подъехал к своим саням, спустил мужика, спешился сам, отдал узду подошедшему Бек Булату.

— В сани его ко мне! — приказал он Федьке. — Закутай в шубу.

— Государь!.. — приковылял к Ивановым саням Левкий. — Вскую[73] те сей смерд? Аль на мысль на каку тя навёл?

— Отступи, поп! — угрюмо кинул ему Иван, залезая в сани. — Пошто тебе ведать, коль и навёл?!

— Эх, пошто?! — блаженно вздохнул Левкий и ревниво позыркал на мужика. — Аз бо також нужусь истой мыслию… Жажду те поведать, да ты всё не потщишься внять мне.

— Поп! — Иван недобро сощурился, дёрнул плечом.

— Единым духом, государь!.. Шаховский посогнал смерда с корня! Сам!

— Ишь ты!

— Истинно, государь! — приткнулся Левкий к Ивану. — Не по приключаю[74] домыслил… Голос мне вещает… Душа моя непокоится: что еже обведут тя крамольники?

— Не обведут, поп. Бог не дозволит, ежели ты будешь почаще напоминать ему обо мне. Трогай, Басман!

3

Перевалили холмы, и показался Невель. Справа от него сплошной стеной вздымался бор, и крепость казалась каким-то диковинным зверем, выползшим на его опушку. Бор был пег от снега, крепость тоже была вся заснежена, лишь темнели стены и башни да макушки церковных шатров, вылизанные до черноты ветром.

В крепости выпалили из пушки. Это дали знать, что вблизи города неприятеля нет, всё спокойно и можно двигаться без предосторожности. Как камень в воду, бухнулся выстрел в мягкую, податливую тишину белого безбрежья и утонул в его глубине.

— Палят, — сказал Федька. Сказал без всяких мыслей, просто от нудьги: от той деревни, откуда Иван притащил мужика, ехали молча. Иван не велел Федьке обгонять ушедший вперёд полк, и всю оставшуюся дорогу ехали позади войска, вслед за нарядом. Ехали ещё медленней, чем поначалу.

Федьке не терпелось поговорить, но он видел, что Иван зашёлся злобой, и молчал: под горячую руку не хотел попадать. Неразборчива была у царя горячая рука.

— Ай по нас?.. — тревожно спросил старик.

— По нас! — в тон ему ответил Федька.