Ллойд Джордж

Замученный президент, конечно, сдал многие из своих позиций. По свидетельству ближайшего его советника, в Америке Вильсон твердо рассчитывал на идеализм союзных правителей. В Европе он узнал их поближе. В своем заключительном обращении к Парижской ассоциации политических наук, говорит его восторженный биограф, «президент заявил с явной скорбью, что человечество, кажется, еще не готово к новому дню». К этому ценному выводу, пожалуй, можно было прийти с меньшей затратой душевных сил. Споры Вильсона с Клемансо в доме Бишофсгейма иногда принимали чрезвычайно бурный характер. По уклончивому указанию того же Лансинга, во время одного из этих споров знаменитые противники потеряли самообладание и заседание пришлось прервать, — «это был неприятный эпизод». Душевное состояние президента становилось все тяжелее, В одну из гневных своих минут он изругал Герберта Гувера, который произнес перед ним слово «компромисс». Вильсон, умный, порядочный и благородный человек, по-видимому, пытался сам себя убедить, что в Версальском договоре нет компромиссов. Лишь болезненным состоянием можно объяснить и его страстный протест по поводу «несправедливых претензий Италии на Фиуме»: все остальное в мирном трактате было, очевидно, справедливо, вот только Фиуме президент никак не мог стерпеть (с Орландо было легче иметь дело, чем с Клемансо). Нервы президента Вильсона не выдержали страшного напряжения. Истерический припадок рыданий на митинге в Пуэбло, с которого началась болезнь, унесшая его в могилу, был, вероятно, результатом огромного морального разочарования и тяжкой душевной усталости от Парижской конференции мира.

Со всем тем едва ли правы люди, говорящие о полном поражении президента: свой «ковенант» он все же отстоял. От Вильсона ничего не останется, если не останется Лиги Наций. Но по этому вопросу он, в союзе с Ллойд Джорджем, «одержал победу» над французским премьером.

Для Клемансо Лига Наций была, конечно, совершенно бесполезным учреждением. Однако и большого вреда он от нее не ждал: люди по разным причинам желали учредить новую говорильню, — одни из тщеславия изобретателей, другие для крупных окладов жалованья, большинство просто по глупости, — что можно было против этого возразить? Клемансо было совершенно все равно, в каком пожаре сгорит Лига Наций и когда именно она сгорит — через двадцать или через тридцать лет. Вильсон назначил эту цену за свою подпись на Версальском трактате, на гарантийном договоре, — Клемансо покупал. Очень жаль только, что живописец не сохранил для нас лица председателя конференции в тот исторический день 14 февраля 1919 года, когда в Salle de l'Horloge президент Вильсон, «нежно улыбаясь жене», читал общему собранию, к сведению всего человечества, свой статут Лиги Наций.

Ллойд Джордж и в этом вопросе блестяще сыграл роль морального переводчика. Он был горячим сторонником идеи Лиги Наций — он только требовал, чтобы германские колонии были поделены до образования Лиги с ее мандатами. Анекдотическое предсказание Бриана, при их разговоре у статуи Страсбурга, таким образом, вполне оправдалось.

Лига Наций во всех отношениях была очень удобна Ллойд Джорджу. Это был козырь в его игре с рабочей партией. Это был козырь также в игре с немцами. По общему отзыву людей, видевшихся в ту пору с Ллойд Джорджем, его чрезвычайно тревожила мысль, что германское правительство не подпишет мирного договора и передаст власть коммунистам. Один из двух важных предметов спора Ллойд Джорджа с Клемансо заключался именно в этом. Ллойд Джордж говорил: они не подпишут. Клемансо говорил: они подпишут...

Главный бой английского и французского премьеров шел, однако, по русскому вопросу. Здесь позиция Ллойд Джорджа была, в виде исключения, вполне определенной и не компромиссной, а крайней. Явившись в Париж, он сразу решительно потребовал, чтобы на конференцию был приглашен Ленин. Это категорическое требование Ллойд Джорджа как коса на камень наткнулось на столь же категорический отказ Клемансо.

Трудно думать, чтобы решение главы французского правительства могло быть продиктовано доводами, особенно близкими и понятными русским политическим деятелям{14}. Клемансо органически не выносит большевиков, но главное его соображение было, вероятно, самое простое: он не желал превращать конференцию мира в совершенное подобие дома умалишенных.