Ллойд Джордж

Какой мудрец мог знать эти ассирийские, халдейские, албанские, далматские и всевозможные другие дела? На каком поприще можно было приобрести такие познания? И у кого голова не пошла бы кругом от бесконечных воззваний» чаяний, заявлений, пожеланий, требований, из которых вдобавок одна половина совершенно исключала другую. В пять — десять минут надо было схватить содержание того, что на чужом языке рассказывали неизвестные люди, и каждой делегации надо было ответить, не сказав какой-нибудь чудовищной глупости. Так жизнь шла изо дня в день. Три старых человека в подобной обстановке решали судьбы вселенной. Клемансо, только что тяжело раненный анархистом, с пулей в груди, в свои 80 лет с раннего утра (он вставал в пять часов) до поздней ночи принимал делегации, читал докладные записки, сравнивал одни требования с требованиями противоположными, резюмировал содержание тех и других на заседаниях, выслушивал мнения экспертов, обычно между собой несогласные, принимал решение, наиболее соответствовавшее интересам Франции, отстаивал его, обсуждал компромиссы и выносил на себе всю тяжесть председательской работы, сочетая ее со всей работой правительственной, в ту пору особенно трудной. Какой-нибудь трансильванский делегат, ничего, кроме трансильванских дел, не знавший, являлся к руководителям конференции, бормотал что-то на языке, напоминавшем французский, а затем в мемуарах язвительно потешался (вероятно, еще и привирая) над незнанием трансильванских дел, которое обнаружил тот или другой член «Совета Четырех», «Данцигский порт на Средиземном море», вероятно, исходивший от человека, доведенного делегациями до полного одурения, представлял собою случай исключительный... Надо прямо сказать: какой бы плохой мир ни заключали эти люди, но уж если чему удивляться, то не их промахам, а скорее их способностям, их необычайной выносливости и тому, что они все трое не сошли совсем с ума на этой Парижской конференции.

VII

Официально судьбы вселенной решались на общих собраниях конференции. Но о них серьезно говорить не приходится. Лансинг, американский министр иностранных дел, в своей книге называет эти собрания «фарсом». И трудно, конечно, назвать их иначе.

В пышной Salle de l’Horloge министерства иностранных дел торжественно рассаживались делегаты тридцати государств. В назначенный час Клемансо выходил из внутренних покоев и тяжело опускался в свое раззолоченное кресло, положив на стол руки в легендарных серых перчатках. Его вид («почти дьявольский», говорит свидетель) сразу всех замораживал. По словам Лансинга, кто видел Клемансо в роли председателя общих собраний конференции, тот легко поймет, почему прозвали тигром этого столь блестящего и обаятельного в частной жизни человека. Всякий опытный председатель знает небольшие фокусы, при помощи которых очень облегчается вынесение желательных резолюций на многолюдных и косных собраниях, знает, когда нужно сказать «кто за это, прошу поднять руку», а когда «кто против этого, прошу поднять руку». Но на конференции, почти сплошь состоявшей из присяжных политиков, подобных трюков было бы, конечно, недостаточно. Надлежало выработать новые методы, и Клемансо в своей председательской роли, можно сказать, превзошел сам себя. В нескольких словах он докладывал вопрос, подлежавший обсуждению высокого собрания, и затем читал то решение, которое представители пяти великих держав «предлагали» высокому собранию принять. Закончив чтение, Клемансо без Малейшей остановки произносил одно слово «adopté»{9} и переходил к следующему вопросу.

На первом общем собрании этот способ обсуждения проблем мировой важности вызвал вначале глубокое изумление конференции. Придя в себя, наиболее авторитетные из делегатов малых стран стали заявлять о своих правах. Гиманс Брэтиану, Венизелос, урывая секунду между чтением и «принято», учтиво просили г-на председателя разрешить им высказаться по обсуждаемому вопросу. Клемансо тяжело поворачивался в кресле, смотрел стеклянными глазами на желавшего высказаться делегата, точно тот совершал чрезвычайное неприличие, и мрачно давал ему слово. Во время этого слова председатель конференции разговаривал с соседями, изучал потолок залы или делал вид, будто спит. Если слово хоть немного затягивалось, Клемансо начинал проявлять признаки раздражения, затем многозначительно приподнимался в кресле, глядя в упор на делегата. Охота говорить проходила, делегат скоро замолкал, и председатель, не отвечая ни одним словом на представленные ему соображения, произносил: «Personne ne demande le parole?.. Adopté»{10}. Иногда он говорил: «Adopté»... и не дожидаясь конца речи оппонента.

Со своим авторитетом национального героя греческий премьер решился было настаивать на свободном обсуждении вопросов, — Клемансо резко его оборвал: «Милостивый государь, у нас нет времени... Да вы и сами не знаете, что говорите»... Венизелос мог только ответить не то иронически, не то растерянно: «Merci... Merci...»{11}