Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Франсуа-Жюль, и без того обожавший дочь, удвоил свою нежность к ней с тех пор, как с неохотой лишился общества Франсуа-Шарля, отправленного им по достижении одиннадцати лет для усиленных занятий интерном в один из парижских лицеев.

Целуя дочурку, он сказал ей «да», взяв с нее обещание быть послушной и не шуметь.

Стараясь ничем его не потревожить, Лидия уселась на пол позади большого, тесно заставленного стола, так что облокачивавшийся на него отец был теперь лишен возможности ее видеть.

Неслышно играя с куклой, она, вспомнив о снеге, вдруг разжалобилась тем ощущением прохлады, которым дарило ее пальцы фарфоровое личико, — и быстро, как будто бы речь шла о ком-то сильно продрогшем, положила куклу-адвоката на спину перед самым очагом, в котором пылало сильное пламя.

Но тут же, так как жар расплавил крепивший их клей, оба стеклянных глаза почти одновременно упали внутрь головы.

Опечаленный ребенок выхватил куклу и, держа ее прямо перед собой, принялся детально изучать последствия происшествия.

Кукла-адвокат выделялась теперь на фоне стоявшей у стены черной этажерки, и Лидия вопреки своей воле была внезапно поражена порожденным общей для них пустотой глазниц сходством в выражении выставленных черепов и розового искусственного лика.

Она взяла один из черепов и, в полном счастье от того, что нашла новую игру, поставила перед собой заманчивую задачу: всеми мыслимыми средствами дополнить и развить замеченное сходство.

Как того и требовали строгость облика и серьезность профессии, вся шевелюра адвоката была непринужденно зачесана назад и подобрана под строгую сетку для волос, несовместимую с какой-либо завивкой или шиньоном.

Изготовленная ввиду второстепенности ее предназначения при помощи какого-то экономичного метода, слишком примитивного, чтобы гарантировать достаточную точность, легкая, но в то же время жестковатая сеточка вылезала спереди из-под шапочки, спускаясь на голый лоб.

Лидия посчитала своей первой обязанностью воспроизвести на черепе это перекрещивание тонюсеньких линий, которые с точки зрения затеянного ею предприятия приобретали особую важность по причине своей смежности с двумя пустыми орбитами, в каковых, собственно, и коренилась основа указанного сходства.

Девчушка, упражнявшаяся под руководством гувернантки в искусстве рукоделия, носила в кармане маленький несессер, содержавший все необходимое для вышивки. Вытащив оттуда шило, она, с силой направляя его острие своей ручонкой, прочертила на лобной кости черепа тонкие и короткие косые штрихи, направленные в разные стороны. Клетка за клеткой, в конце концов что-то вроде врезанной сетки покрыло всю желаемую территорию, несовершенством своих странных зигзагов обнаруживая забавную детскую неловкость ее автора.

Теперь черепу нужна была шляпа, подобная адвокатской.

Стоявшая под рабочим столом корзина для бумаг была переполнена старыми английскими газетами.

Наделенный любознательным и энтузиастическим духом, Франсуа-Жюль, стремясь углубленно изучить все литературы по их оригинальным текстам, весьма далеко продвинулся в изучении многих живых и мертвых языков.

На протяжении почти всего последнего месяца он ежедневно раздобывал «Таймс», изобиловавший тогда наиболее серьезными комментариями на захватившее его событие.

Английский путешественник Данстен Эшерст только что вернулся в Лондон после длительных полярных исследований, которые, хоть и не привели ни к малейшему продвижению на север, увенчались блистательным открытием нескольких новых земель.

Так, например, во время дальней пешей разведки, предпринятой через паковый лед с зажатого льдами корабля, Эшерст обнаружил на своем пути отсутствующий на всех картах остров.

У самого побережья, у основания красной мачты, установленной на вершине пригорка специально, чтобы привлечь к нему внимание, покоился железный сундук, взломав который, внутри обнаружили единственно большой лист старого, потемневшего от времени пергамента, покрытый древними рукописными буквами.

Сразу по возвращении в английскую столицу Эшерст показал документ ученым-лингвистам, которые предприняли его перевод.

Написанный старинными скандинавскими рунами, древний документ, подпись и дата под которым все еще сохраняли разборчивость, вел свое происхождение от норвежского мореплавателя Гундерсена, который, отправившись по направлению к полюсу около 860 года, никогда уже не вернулся. Удивительно было, что в столь отдаленную эпоху удалось водрузить на этом острове красную мачту — находящуюся на широте, потребовавшей, чтобы добраться до нее снова, нескольких столетий непрекращающихся усилий, — и весь мир с восторгом принял найденный документ, тем более способный подогреть всеобщее возбуждение, что многие из его почти изгладившихся строк давали место самым противоречивым толкованиям.