Лодейный кормщик

Егор поднялся на палубу, и вахтенный провел его к хозяину. Тот только что умылся и, стоя посреди каюты, расчесывал костяным гребешком волосы. Положил гребешок на полочку, надел шерстяную куртку и сел на рундук[48]. Лицо у него было доброе, мужицкое, с крупным носом и спокойными серыми глазами.

— Ну, что скажешь, парень?

— Плавать хочу. Примите в команду.

— А в море-то бывал?

— Еще не бывал. Но знаю паруса, мог бы матросом служить…

— Откудова у тя парусно знанье?

— Дед мастерскую держит.

— Как его зовут?

— Зосима Иринеевич… Кропотов.

— А-а, — протянул купец. — Кропотов? Так бы сразу и сказал. Тебя ведь Егором кличут? Ну вот что, Егор, взять тебя на шхуну я не могу. И весь разговор.

— Отчего не можете? Какая причина?

— Дед вечор[49] у меня был. Объявил тебе полный запрет. Иди-ко домой…

Егор вспыхнул:

— Я уж не маленек! Сам волен свою судьбу решать.

Купец улыбнулся снисходительно.

— И не маленек, да не волен. Надо слушаться деда. Он большую жизнь прожил. Не обижайся, парень, но взять тебя не могу, — хозяин развел руками, посмотрел на Егора сочувственно и поднялся с рундука.

Егор пытался его упросить, но понапрасну. Ему ничего не оставалось, как расстаться со шхуной.

«Когда же дед успел предупредить хозяина „Тамицы“? — думал Егор, сойдя на пристань. — Ну, хитрован! Он, видно, после обеда сюда поехал… Ну, дед, ну, дед! Откудова такая прыть?» — Егору было и смешно и больно: море от него ускользало.

А если попроситься на другое судно? Егор вспомнил о кормщике, которому вчера перевозил кладь, и пошел искать бот. Он стоял не на прежнем месте, а правее. На палубе никого не было. По сходням, которые, видимо, не убирали на ночь, Егор взошел на палубу и, никого не увидев, нарочито громко кашлянул, чтоб услышали. Дверь люка в носу открылась, и на палубу поднялся вчерашний знакомый кормщик.

— А, это ты, парень? Здорово!

Кормщик подошел к борту, справил малую нужду и обернулся.

— Вчера ты говорил, что матрос вам надобен. Возьми меня, — попросил Егор.

— Дак ведь мы за кордон не ходим. В губе[50] барахтаемся…

— Начинать с малого — тоже не худо. Поплаваю с вами, а там поглядим.

Кормщик сказал, отводя взгляд в сторону:

— Понравился ты мне, парень… шибко понравился. Да вот дед твой, Зосима, ни в коем разе не велел брать тебя в команду.

— Он что, все парусники обошел? Всех хозяев и кормщиков уговорил? — в великой досаде выкрикнул Егор, поглядев на кормщика с бота так, будто тот был во всем виноват.

— Не вешай носа, парень. Еще наплаваешься.

— Да возьми ты, возьми-й-! Я сам буду ответ держать перед дедом, — принялся упрашивать Егор.

— Я ему слово дал, — признался кормщик. — А слово мое твердое. Не обижайся…

Егор покинул бот.

Очутившись опять на пристани, он пришел немножко в себя от великой досады и растерянности и осмотрелся. Соловецкие парусники, что грузились вчера, ушли. У стенки стояли две обшарпанные рыбацкие шхуны, насквозь пропахшие треской и селедкой, да однопарусная шняка. С досады Егор сунулся на эти суденышки, но везде получил один ответ:

— Дед не велел. А мы его уважаем, и слово дедово переступить не можем. Плавай, парень, по своей Соломбалке[51]. Там тихо, не укачает…

— Что делать? Куда податься? А что если сходить на Смоляную пристань? Уж там-то дед, наверное, не был…

Егор отправился вверх по реке берегом, к Смольному буяну[52].

Он в расстроенных чувствах быстро шел вдоль берега, уже мало надеясь на то, что ему повезет, и досадуя на моряков, которые его не поняли и не взяли плавать. Конечно же, виноват во всем дед: «Ну-ка, обошел все парусники и закрыл мне дорогу в море… Но разве этим меня удержишь? Что я буду за мужик, если своего не добьюсь?»

Такие мысли всполошно метались в голове паренька, и он все прибавлял ходу, стремясь к задуманной цели.

Город просыпался. На звоннице Рождественской церкви сонный звонарь бухнул в колокол. Баба в пестром сарафане и рыжих бахилах спускалась к реке с корзиной на плече — полоскать белье.

Вот и буян — речная пристань. Сюда, как слышал Егор, парусники приходили грузиться древесной смолой. Ее приплавляли в Архангельск на больших плотах из вельских боров сначала по Ваге, а затем — по Двине.

На невысоком угоре — крытые сараи. Ближе к берегу уложены рядами под открытым небом бочки со смолой. Весь берег заполнен ими. О сваи пристани, о борта двух пузатых морских карбасов с голыми мачтами бились мелкие волны. Под берегом, на отмели — лодки горожан.

Больших парусников у причалов не было видно, и Егор совсем было упал духом, но тут же повеселел, когда поглядел на реку: напротив пристани на порядочном отдалении, на глубине стоял на якоре барк[53].

От него к берегу направлялся шестивесельный вельбот[54] с двумя матросами. Один греб, другой сидел у руля. Вельбот плыл медленно, потому что работал веслами только один человек.