Лодки уходят в шторм

Один из офицеров ответил:

— Недостаточное знание языка не дает мне возможности оценить заявление генерала английским словом, по-русски это называется шантаж.

Денстервиль расхохотался.

— По-английски это называется "блэкмейль". Господа, зачем вам журавль в небе? У нас с вами общая цель. Вы останетесь русскими морскими офицерами, прикомандированными к Королевскому флоту, будете плавать на русских судах со смешанной англо-русской командой, под андреевским флагом, получать жалованье царскими деньгами. Если угодно получить аванс, пожалуйста. — И он достал из ящика несколько пачек новых, хрустящих, склеившихся по краям кредиток.

— Каким путем эти деньги попадают в Персию?

— Из Басры, конечно, — усмехнулся Денстервиль.

Условия вполне устраивали офицеров-монархистов, а деньги, хоть и фальшивые, нужны позарез. И русские Ивановы, ставшие Айвэновыми, сменили морские кители на английскую сухопутную форму и отправились в Энзели, в распоряжение коммодора Норриса.

В середине августа восемнадцатого года, прибыв вместе с Норрисом на его флагмане, пароходе "Президент Крюгер", в Баку, Денстервиль одобрил арест бакинских комиссаров, потребовал "решительно довести до конца хорошо начатую работу". Только поспешное бегство Денстервиля и "диктаторов" от наступавших турок помешало им расправиться с комиссарами. Это сделали другие контрреволюционеры с ведома другого английского генерала — Маллесона при участии Реджинальда Тиг-Джонса, офицера из "Денстерфорса".

"Да, мы сами бросили щуку в реку, — с досадой и горечью подумал Коломийцев. — Но кто мог подумать, что события примут такой оборот. — Коломийцев усмехнулся: — Кабы знать, где упасть, там соломки подостлать".

… Звонок в коридоре затрезвонил, как тогда, в студенческие годы, возвещавший об окончании лекции, и вернул Коломийцева к действительности. Он так был увлечен воспоминаниями, что не сразу сообразил, где находится, как и почему попал сюда.

Коломийцев поднялся с места, подошел к двери, выглянул в коридор. Рабочий день кончился, и из всех комнат выходили служащие. Смешавшись с ними, он вышел на улицу и направился в общежитие "Кремль".

Ровно в полночь заместитель наркома Лев Михайлович Карахан ввел Коломийцева в просторный кабинет наркома — бывшую гостиную дорогостоящего номера "люкс".

Навстречу Коломийцеву, мягко ступая по ковру, пошел человек небольшого роста, в невзрачном пиджаке, слегка сутулый. Коломийцева поразили на его утомленном лице очень круглые, воспаленные от бессонницы глаза, острые, беспокойные, ищущие, выдавав не кипевшую в нем жизнь. Высокий, открытый лоб, рыжеватая бородка клинышком и острые, как пики, усы невольно напомнили Коломийцеву благородного рыцаря Дон-Кихота, и он с нескрываемым интересом вглядывался в этого когда-то одного из самых богатых помещиков России, самозабвенно отдавшегося делу революции на очень трудном дипломатическом посту.

А Чичерин, кажется, поразился молодости Коломийцева, его по-юношески улыбчивому, открытому лицу.

— Так вот вы какой, Иван Осипович. — Чичерин тепло пожал ему руку, подвел к письменному столу. Карахан сел напротив, а Чичерин прошел на свой диванчик. — Как устроились? Обедали?

— Спасибо. — Коломийцев улыбнулся, хотел сказать, что от таких обедов мало проку: сыт не будешь, но заметил на письменном столе корочку черного хлеба, и у него защемило в груди.

Чичерин перехватил его взгляд:

— Да, плохо кормят. Голодно живем. — Он обратился к Карахану: — Лев Михайлович, голубчик, нельзя ли устроить позавтракать? Ах, да… — спохватился он, вспомнив, что на дворе глубокая ночь.

— Разве что чаю, — поднялся Карахан, и вскоре дежурная принесла горячий чай.

— Стало быть, вы чуть не разделили участь Грибоедова?

Коломийцев, по привычке то и дело поглаживая волосы и сжимая кулаки, ответил:

— Видно, я родился в сорочке. Дважды избежал расправы англичан.

— И со мной им не удалось расправиться, — усмехнулся Чичерин. — В семнадцатом году пять месяцев держали в одиночке Брикстонской тюрьмы. — Он любезно попросил: — Ну-с, расскажите, пожалуйста, о вашей одиссее.

— Я писал вам, не знаю, получили ли…

— Мы получили два письма, не так ли, Лев Михайлович?

— Совершенно верно, Георгий Васильевич. — Карахан раскрыл папку и обратился к Коломийцеву: — Ваше последнее письмо от двадцать пятого октября прошлого года с припиской от двадцать третьего февраля нынешнего года, сделанной в Баку, доставлено нам пятого апреля. И уже одиннадцатого апреля коллегия вынесла по нему специальное постановление, — Карахан вытащил листок бумаги и прочел: — "О насилиях против советских представителей в Персии и в связи с ними против рабочих Тегерана: кроме осведомительных радио, послать радио протеста английскому правительству".

"Одиннадцатого апреля! Два месяца прошло. А они все еще томятся неизвестно где. Бедная Дуняша, душенька моя, неужели в тюрьме родит", — думал Коломийцев.

Чичерин нервно подергал кончик уса.