Лодки уходят в шторм

— Вполне возможно, — ответил Орлов. Он повесил на стену большую карту Ленкоранского уезда, и все увидели на ней три красных круга, в которые с внешних сторон вонзались синие стрелы. Две большие синие дуги охватывали уезд с севера и юга. — Товарищи, мы выиграли бой, навязанный нам Хошевым. Однако положение республики крайне тяжелое. Мусаватские и кулацкие банды расчленили территорию уезда, захватили большую ее часть. — Орлов обвел рукой красные круги на карте. — Как видите, очаги Советской власти сохранились в Ленкорани с прилегающими к ней селами, на южной Мугани с центром в Привольном и в группе сел Белясуварского участка. Под Ленкоранью стоят банды мусаватистов, а в Астаре высадились части полковника Джамалбека. Мы располагаем сведениями, что со стороны Сальян движется карательный отряд генерала Салимова. Мы не имеем права распылять силы, гоняться за муганцами. Надо подумать об одновременном выступлении всех наших войск и партизанских отрядов на севере и на юге республики. У меня всё, товарищи.

Заявление Орлова, пользовавшегося большим авторитетом, несколько охладило пыл, но разногласий не устранило. После долгих дебатов Лидак сказал:

— Товарищи, Бакинское бюро предлагает нам представить доклад о положении на Мугани. Давайте пошлем по одному человеку от обеих половин спорщиков, пусть они подробно там все изложат. Как Баку решит, так и будем действовать.

— Дольный совет! — согласился Горлин. — А тем временем пусть все-таки штаб войск обдумает предложение командующего. Уверен, Баку одобрит его.

Решили послать Горлина и Лукьяненко.

С собрания Горлин отправился к Лидаку, чтобы вместе написать доклад в Бакинское бюро Кавкрайкома.

Лидак и Канделаки жили в одной большой квартире бежавшего богача. Удивительная дружба связывала двух таких разных людей: голубоглазого, светловолосого латыша Отто Лидака, спокойного и добродушного, сдержанно проявлявшего чувства, и чернявого, черноглазого Самсона Канделаки, как и все грузины, общительного и темпераментного — его отличали живость речи, жестов и мимики, однако временами он впадал в глубокую меланхолию. Их дружба зародилась год назад, когда после расстрела двадцати шести бакинских комиссаров Канделаки и других заключенных перевели из Красноводска в ашхабадскую тюрьму, где военнопленный Лидак служил стражником. Иногда Канделаки, разыгрывая друга, с деланным возмущением спрашивал:

— Слушай, Отто, никак не могу понять, почему ты, латышский стрелок-коммунист, согласился стать стражником белогвардейской тюрьмы, стеречь пленных большевиков?

— Характер скверный, — мягко улыбался Лидак. — Попросили… не мог отказать.

— Э, знаю, знаю. Лучше охранять арестованных, чем самому сидеть. Ну, а почему же драпанул из Ашхабада?

— Так ведь ты подбил меня, — тихо смеялся Лидак…

До глубокой ночи работали над докладом. Когда Горлин собрался уходить, Канделаки засуетился:

— Я провожу тебя.

Сунул под мышку какой-то сверток и вышел следом.

Тихая, звездная ночь лежала над Ленкоранью. Только дальний лай собак, цирюканье сверчков и время от времени оклик часовых: "Стой, кто идет?" — нарушали тишину города, уснувшего в черной густоте садов.

Непривычно тихо, с волнением и печалью в голосе Канделаки попросил:

— Ларион, дорогой, если сможешь, зайди к моим детишкам. — Он протянул сверток: — Вот, передай им. Тут три сушеных рыбы. И письмо… Ну, а на словах передай, жив, мол, ваш отец… — И уже громче и злее добавил: — Только ей ни слова обо мне!..

— Хорошо, Самсон, зайду, непременно зайду, будь спокоен. — Горлин знал о семейной трагедии Канделаки, но не винил его жену. Что оставалось делать бедной женщине с двумя детьми, когда до нее дошла горькая весть, что всех бакинских комиссаров, арестованных в Красноводске — а ее муж эвакуировался с ними, — расстреляли? Время голодное, смутное. Ради благополучия детей она вышла за другого, порядочного человека. И вдруг, как снег на голову, возвращается муж!.. Канделаки и теперь тосковал по детям, бесился при мысли, что кто-то другой, пусть даже хороший человек, заменил им живого отца.

В полдень Горлин встретился на Саре с матросом, имевшим бакинский паспорт и рыбачью лодку, приписанную к бакинскому порту, договорился с ним о поездке — матрос как раз собирался отвезти в Баку гостившую у него жену. Горлин вырядился рыбаком, в лодку положили снасти и в сумерки вышли в море. Гребли всю ночь. Перед рассветом в районе Зюйдост-Култука, решив отдохнуть, зашли в густые камыши лагуны и повалились спать.

Проснулся Горлин от сильного шума и яркого света, ударившего в глаза: военный катер держал лодку в луче прожектора. С катера потребовали подчалить к нему. Горлин мгновенно привязал к папке с докладом и письмами кусок железа и незаметно спустил ее в воду. Два вооруженных матроса спрыгнули в лодку, обыскали ее, забрали документы, приладили буксирный трос, и катер потащил лодку за собой. К полудню вошли в Сальянский порт.

Едва Горлин ступил на причал, из толпы людей, ожидавших посадки на пароход "Ленкоранец", чтобы отправиться в Баку, кто-то злорадно крикнул:

— Ай Горлин, попался, сукин сын?