Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

Шопенгауэр покинул раскинутое укрепление двенадцати категорий, дабы тем прочнее утвердиться в цитадели причинности. Однако как ни поучительно его упрощение Канта, оно столь же мало может служить заменой для кантовских чистых форм рассудка и для синтетических суждений a priori. Ибо если этим должен быть лишь объяснен психологически тот процесс, которым всякий индивидуум вообще вынуждается объективировать свои пространственные наглядные представления и представить их в виде предмета вне себя, – то для этого недостаточно принципа причинности. Правда, отсюда можно вывести, что я должен допустить какое-либо нечто, отличное от меня, в качестве причины моих чувственных возбуждений, так как у меня нет сознания, что я сам произвел их. Но отсюда само собою не следует ни то, что эта причина необходимо находится в пространстве, ни то, что само наглядно представляемое, будучи мыслимо как существующее, специально является причиной. Научная рефлексия над нашими чувственными восприятиями исходит прежде всего из той предпосылки, что восприятия эти вызываются объектами, вне нас находящимися, и предпосылка эта подтверждается в данном случае тем, что таким образом могут быть объяснены чувственные ощущения. Поэтому эта теория Шопенгауэра встретила сочувствие, например, со стороны Гельмгольца. Но теория эта понятна лишь тогда, если втихомолку предполагается уже существование тех объектов, допущение которых она должна объяснить. Но раз мы уяснили себе, что в общем принципе причинности никогда не содержится того, какой именно характер должна носить причина данного действия, – то благодаря этому отсутствует всякая возможность делать вывод на основании этого принципа к существованию какой-либо определенной причины.

Но будучи мыслимо в качестве принципа объективной истинности, положение это обладает в этом смысле еще гораздо более сомнительными недостатками. Ибо если предположить даже, что положение это могло бы обладать значимостью в качестве общей аксиомы, которая сама по себя была бы достоверна, то оно может применяться к выводу о внешних объектах лишь в том случае, если вместе с тем положение «У меня нет сознания, что я сам произвел свои возбуждения» доказывает, что в действительности я не являюсь их причиной. Оно предполагает, следовательно, для своей применимости аксиому, что «я являюсь причиной лишь того, что я произвожу с сознанием», – аксиому, априорную значимость которой никто не станет утверждать. Равным образом, принципом объективной истинности оно могло бы быть лишь в том случае, если бы оно гарантировало, что все, что таким образом индивидуально объективируется, ео ipso было бы также значимым. Если оно является естественным законом нашего процесса представления, то нужно еще открыть те условия, при которых оно может стать нормальным законом¹¹⁰.

Следовательно, и принцип причинности недостаточен для того, чтобы утверждать отсюда с необходимостью, что это и то единичное является соответствующим моему выражающему восприятие представлению, и что оно есть так, как я его себе представляю. Ибо сам по себе он решительно ничего не говорит относительно характера причины.