Логике научного исследования

разделу 38.) В первом из этих языков нет даже средств для выражения тождества. Следовательно, в

нем нельзя выразить равенство, и, таким образом, он не содержит даже самой элементарной арифме-

тики. Второй модельный язык работает только до тех пор, пока мы не добавляем к нему средства для

доказательства обычных теорем арифметики, к примеру евклидовой теоремы о несуществовании са-

мого большого простого числа или даже простейшего принципа, согласно которому для каждого

числа имеется следующее за ним число. В третьем модельном языке — наиболее разработанном и

более всего известном — опять-таки не удается выразить математику. К тому же, что еще более ин-

тересно, в нем невыразимы никакие измеряемые свойства. По этим и многим другим причинам дан-

ные три модельных языка слишком бедны для того, чтобы найти применение в какой-либо науке. И

они, конечно, существенно беднее обыденных языков, даже наиболее простых.

Упомянутые ограничения были наложены на модельные языки просто потому, что в противном

случае решения, предложенные их создателями для стоящих перед ними проблем, оказались бы несо-

стоятельными. Это утверждение легко доказать, и частично оно было доказано самими авторами этих

языков. Тем не менее все их авторы, по-видимому, претендуют на две вещи: (a) на возможность при

помощи разрабатываемых ими методов так или иначе решать проблемы теории научного познания, то есть на их применимость к науке (тогда как фактически они применимы с удовлетворительной

точностью только к рассуждениям весьма примитивного типа), и (b) на «точность» и «строгость»

10

этих методов. Очевидно, что обе эти претензии не могут быть одновременно удовлетворены.

Таким образом, метод построения искусственных модельных языков не в силах решить проблемы, связанные с ростом нашего знания. Предоставляемые им возможности весьма ограниченны, даже по

сравнению с методом анализа обыденных языков, так как такие модельные языки явно беднее обы-

денных языков. Именно вследствие того, что такие языки слишком бедны, в их рамках можно по-

строить только самую грубую и несомненно вводящую в заблуждение модель роста знания — модель

простого накопления множества высказываний наблюдения.

Обратимся теперь к взглядам последней из названных групп эпистемологов. В эту группу входят

те философы, которые не связывают себя заранее каким-либо особым философским методом и в сво-

их#эпистемо-логических исследованиях предпринимают анализ научных проблем, теорий и процедур

и, что самое важное, научных дискуссий. Эта группа в качестве своих предшественников может пе-

речислить почти всех великих философов Запада. (Она может вести свою родословную в том числе

(21:) даже и от Беркли, несмотря на то что он был по сути дела противником идеи рационального

научного познания и боялся его прогресса.) Наиболее крупными представителями этого направления

в течение двух последних веков были Кант, Уэвелл, Милль, Пирс, Дюгем, Пуанкаре, Мейерсон, Рас-

сел и, по крайней мере на некоторых этапах своего творчества, Уайтхед. Большинство мыслителей, принадлежащих к этой группе, могли бы согласиться с тем, что научное знание является результатом

роста обыденного знания. Однако каждый из них приходил к выводу, что научное знание изучать

значительно легче, чем обыденное знание, поскольку научное знание есть как бы ясно выраженное

обыденное знание.Основные проблемы, стоящие перед научным знанием, являются расширением

проблем, стоящих перед обыденным знанием. Так, в области научного знания юмовская проблема

«разумной веры» заменяется проблемой разумных оснований для принятия или отбрасывания науч-

ных теорий. И поскольку мы располагаем множеством подробных свидетельств о дискуссиях по по-

воду того, следует ли принять или, наоборот, отбросить некоторую теорию, например теорию Нью-

тона, Максвелла или Эйнштейна, постольку мы можем взглянуть на эти дискуссии как бы через мик-

роскоп, что и позволяет нам детально и объективно изучать некоторые из наиболее важных моментов

проблемы «разумной веры».

При таком подходе к проблемам эпистемологии (как и при двух ранее упомянутых подходах) лег-

ко избавиться от псевдопсихологического, или «субъективного», метода, присущего «новому методу

идей» (метода, который использовался еще Кантом). Данный подход предполагает анализ научных

дискуссий и научных проблемных ситуаций. Таким образом, в рамках этого подхода появляется воз-

можность понимания истории развития научной мысли.

До сих пор я пытался показать, что наиболее важные проблемы всей традиционной эпистемологии

— проблемы, связанные с ростом знания,— выходят за рамки двух стандартных методов лингви-

стического анализа и требуют анализа научного знания. Однако менее всего я хотел бы защищать

другую догму. Сегодня даже анализ науки — «философия науки» — угрожает стать модой, специа-

лизацией. Философу не следует быть узким специалистом. Что касается меня, то я интересуюсь

наукой и философией только потому, что хочу нечто узнать о загадке мира, в котором мы живем, и о