Логорея

За время недолгого брака Книппер и Чехов виделись редко (она играла в театре в Санкт-Петербурге, а он жил в Ялте), и Малкольм не без сожаления замечает, что знаменитым людям, живущим в обычном браке, нет нужды часто переписываться, и тем самым они лишают биографов ценного материала. Но судя по всему, стоит обязать супругов находиться рядом друг с другом 24 часа в сутки, 365 дней в году, если только у одного из них возникнет желание назвать другого в письме зябликом, лошадкой или собакой.

Однако Малкольм так захвачена своей работой, что в недостатках видит не недостатки, а удачные решения – или, по крайней мере, характерные черты. Есть такой пьедестал – я не знаю никого, кто бы его видел, но он точно есть, – на который можно забраться, и тогда люди уже не будут объяснять, что чего-то делать нельзя, что вы чего-то не умеете, зато они будут удивляться, как в вашей работе появилось нечто напоминающее бесполезную деталь. Это произошло с Бобом Диланом, о котором Кристофер Рикс написал книгу. Рикс анализирует песню, в которой ему не понравится одна рифма (что-то на уровне «кровь / любовь»), но в итоге он находит в ней глубочайший смысл, представляя ее как очередное свидетельство гениальности Дилана. Он даже не допускал такой мысли, что Дилан мог просто решить: «Ну и хрен с ним. Сойдет».

Малкольм делает похожую ошибку, хотя и более осознанно, рассуждая о «резких» и «необъяснимых» изменениях в характерах героев чеховских рассказов: «проходит время, и новаторство великого писателя перестают воспринимать как ошибку». Вы простите, я еще не дорос до того, чтобы воспринимать подобное новаторство, и мне хотелось бы попросить госпожу Малкольм уточнить, сколько именно времени должно пройти? Хотя бы навскидку. Полгода? Два года? Если честно, дольше мне бы ждать не хотелось.

Я достаточно давно знаком с Родди Дойлом. Его книги я читал еще до знакомства с ним, и его барритонская трилогия послужила для меня важным источником вдохновения, когда я только начинал писать: кто бы мог подумать, что такие по-доброму и искренне написанные книги могут оказаться столь сложными и умными? По крайней мере, на этом берегу Атлантики Дойл играючи изменил смысл такого явления, как «художественная литература». «Сыграй еще разок» – это вторая книга трилогии, начавшейся с романа «Звезда по имени Генри»; действие происходит в США в 1920-1930-х годах, а главный герой – Луис Армстронг, так что читал я эту книгу, слушая сборник его лучших песен.

Почитав статьи и интервью с Родди Дойлом за несколько недель, невольно вспоминаешь, что меньше всего критики жалуют писателей, которые пишут новые, совершенно не похожие на предыдущие произведения. Впрочем, еще хуже только писатели, которые пишут одно и то же. Один рецензент пожаловался, что раньше Дойл писал короткие книги, а теперь вот написал длинную; другой считал, что раз уж Дойл начал писать про Дублин, он не имеет права переносить действие в другой город; третий сетовал на то, что раньше его персонажами были дети, а теперь – взрослые. Все эти отзывы можно было сделать, ознакомившись с аннотацией, а не с самой книгой – двух строк синопсиса и указания количества страниц было бы достаточно. Уже невольно ждешь, что возмутится тем, что предыдущие романы автора можно было купить, а за новые просят целых семнадцать фунтов.

На самом деле он поступает так, как только и может поступать писатель: он пишет книги о чем хочет и как хочет. И у него возникло желание писать о самых разных вещах, развивать талант, который помог ему создать предыдущие тексты. Мне бы вряд ли пришло в голову читать писателей, которые думают иначе – за исключением Вудхауза, сто раз написавшего одно и то же. Так к чему же мы пришли? Пожалуй, примерно к тому, с чего и начинали. В этом и прелесть моей колонки.

ИЗ ПИСЬМА АНТОНА ЧЕХОВА БРАТУ НИКОЛАЮ

Недостаток же у тебя только один. В нем и твоя ложная почва, и твое горе, и твой катар кишок. Это – твоя крайняя невоспитанность. Извини, пожалуйста, но veritas magis amicitiae[10]... Дело в том, что жизнь имеет свои условия... Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди нее чужим и самому не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным... Талант занес тебя в эту среду, ты принадлежишь ей но... тебя тянет от нее, и тебе приходится балансировать между культурной публикой и жильцами vis-a-vis. Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах, у рейнскового погреба, на подачках. Победить ее трудно, ужасно трудно!

Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять след<ующим> условиям:

1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних...