Честно говоря, я, довольно активно участвуя в разного рода жюри по присуждению многочисленных премий, иногда с чувством законного, быть может, даже садистского удивления наблюдал — ну где же вы, справедливые оценщики? Ведь и читали, и говорили очень много и многие? Восхищались, плакали — жены «номинаторов»? А ведь никто, в том числе и журнал, и не подумал как‐то отметить эту, им самим очень нравившуюся повестушку… Ну да Бог с ними. Все это суета и не в ней дело.
Так что больной человек высказался сам. И читатель уже знает, что участь любимого мужа — а что уж говорить вообще о других? — трудна и безжалостна. Но это данность, которую мы выбираем сами. Здесь можно бы было, конечно, удрать в кусты. Воспользовавшись первым глобальным семейным скандалом, уйти в развод. Но ведь каждый все выбирает сам. Сменить квартиру, уехать в студенческое общежитие, да мало ли что можно придумать? Однако есть прошлое, приходится думать о прошлом. И о собственной биографии, которая срослась с другими корнями. И с иной жизнью.
Теперь все‐таки о том, как я все это узнал. Узнать ужас чужого — невероятно трудно. Практически это не удается ни одному человеку. Понять и принять такое может только святой. И святые, библейские герои не только это понимали, но и несли в себе пафос сострадания. Мы же, обычные люди, способны только в какой‐то мере попытаться поставить себя на чужое место — представить себе чужие муки. Ну, вообразите себе, что вы не дышите. Не дышите под водой лишнюю минуту.
А теперь вообразите себе полностью не работающие, отключенные почки. Как весь организм, словно колба, наливается отравой. Как эта самая колба, при вливании чужой жидкости, меняет цвет.
Помню, как в журнале «Америка» прочитал об этих огромных аппаратах «искусственная почка», где через легкие мембраны происходит эта диффузия, своего рода просачивание. Я еще тогда вообразил себе и восхитился мастеровитости человеческого гения, технологически способного изменить физиологическую природу человеческого организма. Но это были огромные аппараты, способные помочь человеку в экстремальной ситуации.
Может быть, это была судьба — что именно этот журнал попался мне под руку. В нашей жизни нет ничего случайного. Есть то, что готовит человека к экстремальной ситуации.
А теперь представьте себе, что нормально текущая жизнь интеллигентного человека, с чтением книг, смотрением фильмов и уборкой по дому, разбита на несколько зон. Зона ответственности — сон, еда, эта самая интеллигентная работа. И зона, не подвластная жизни, — зона Танатоса. Где через деньдва, поверьте, через день — четыре‐пять часов надо пролежать на специальном кресле — окруженным сложнейшей аппаратурой. И чувствовать, как из тебя выливается кровь — очищается. И все это через тонкую иглу, где распухшие вены становятся как бы вратами жизни. И наступает блаженный миг освобождения от химической отравы. Постепенное возвращение к обычной жизни. Когда из нервов утекает горечь безумия. Через пять часов на аппарате зажигается долгожданное «Стоп!» Но это при условии, что где‐нибудь не вылетела или не поддула та самая игла, что у тебя не «взорвалось» давление. Или попросту не ударило в мозг — шок. Инсульт. Страшно даже подумать. Но и такое случается. Но если все хорошо (!), то по раскаленной или обледеневшей Москве, в так называемой «перевозке», раскаленной или тоже обледеневшей, происходит поднятие из зоны Танатоса.
Вот это и есть то, что вы называете «больной человек в семье». Как я уже говорил, до какой‐то поры все идет на грани облегченной терапии. А потом черта — и все переходит за черту, в искусственную жизнь. На этот самый гемодиализ, из которого возврата уже нет, это до смерти, до последней березки. Когда я узнал, то сначала попытался как можно дальше отвести это от себя. Постарался как можно меньше думать на эту тему. Как можно дольше не принимать на себя эту боль.
Но зона Танатоса охватывает всех вокруг. Она действует по‐разному — через ум, через эмоции. Уйти от нее, вырваться — невозможно.
—