Логово зверя

После его ухода некоторое время царила тишина. Слышалось только тихое потрескивание горевших поленьев да доносившиеся по временам из соседней палатки отрывистые вздохи, стоны и порой вскрики, – кого-то, вероятно, мучили навеянные винными парами тяжёлые сновидения. Присутствующие, ненадолго оживлённые разыгравшейся на их глазах бурной сценой, после её завершения снова ощутили привычную похмельную скуку и, не без основания полагая, что больше развлечений этим вечером не предвидится, вновь стали понемногу погружаться в дремотное оцепенение.

Дима, проводив Лёшу угрюмым, не слишком приязненным взором, перевёл его на Кирюху и, вглядевшись в его бледное, заляпанное уже подсохшей и запёкшейся кровью лицо, освещённое неверным отблеском костра, покачал головой.

– Ты как, нормально себя чувствуешь?

Кирюха вместо ответа лишь порывисто взмахнул рукой.

– Ты б рожу-то умыл, – посоветовал Дима, садясь на своё прежнее место и продолжая, уже с лёгкой усмешкой, глядеть на потрёпанного в бою, взъерошенного Кирюху. – А то прям вурдалак какой-то! Испугаться можно.

Тот опять сделал небрежный жест и, порыскав кругом глазами, спросил:

– Выпить чё осталось ещё?

Дима широко, обнажив желтоватые, не очень ровные зубы, улыбнулся и обвёл рукой вокруг, указав на валявшиеся по периметру костра недвижимые, уже не подававшие признаков жизни тела, павшие в неравной борьбе с алкоголем.

– Неужели ж ты думаешь, что после них что-то могло остаться?

Кирюха приблизился к товарищу и посмотрел на него в упор.

– Димон, не рассказывай мне сказки. Я ж отлично знаю: у тебя всегда есть заначка. Колись давай!

Дима хитро прищурился и попытался отвести взгляд. Но Кирюха схватил его за плечо и ещё пристальнее вгляделся в его лукавые, бегавшие туда-сюда глазки.

– Димон, я серьёзно. У меня душа горит. Тоска какая-то навалилась… Дай бутылку, твою мать! – не выдержав, выкрикнул он, весь дрожа и лихорадочно блестя глазами.

Дима, очевидно, уверившись, что всё действительно серьёзно, нахмурился, повёл бровью и, поворотившись назад, сунул руку в какое-то только ему известное потайное место. Достав оттуда непочатую пол литровку, повернулся к Кирюхе и потряс её в руке.

– Вот она, заветная! На утро приберёг, на опохмел. Но ради друга так уж и быть – пожертвую! Ты ж тоже всегда последним готов поделиться. Ты, Кирюх, человек. И настоящий кореш! Не то что некоторые…

Дима не стал уточнять, кто именно эти «некоторые», но по сумрачному взгляду, брошенному им в темноту, нетрудно было догадаться, кого он имеет в виду.

Затем он откупорил бутылку и разлил её содержимое в пластиковые стаканчики – себе и напарнику. Выпили залпом, после чего Дима налил ещё. Пошарил глазами вокруг и, заметив подле себя надкусанный бутерброд с копчёной колбасой, предложил его приятелю.

– Закуси, Кирюх. Так нельзя… вредно.

Но Кирюха отрицательно мотнул головой, опрокинул в себя вторую стопку, довольно крякнул и устремил застылый взор в мерно щёлкавшее и шипевшее пламя, освещавшее его пасмурное, осунувшееся, покрытое внизу багровой кровавой коркой лицо беспокойными, змеящимися бликами.

Дима тоже собрался было опустошить свой стаканчик, но отчего-то передумал и, повертев его в руке, поставил рядом. Потом также уставился на огонь – но не сосредоточенно и скорбно, как Кирюха, а безразлично и скучающе, просто оттого, что некуда больше было смотреть.

Длившееся минуту или две безмолвие прервал вновь раздавшийся в ближайшей палатке стон, понемногу превратившийся в протяжный, тоскливый вой, немного смахивавший на волчий. Постепенно нарастая и достигнув своего пика, он затем резко пошёл на убыль и вскоре стих.

Дима, выслушав этот переливчатый, диковатый вой, донёсшийся будто из-под земли, растянул толстые губы в хмельной улыбке и тихонько загоготал.

– Ишь ты, как Беленького разбирает! Прям волком воет… Если продолжит бухать в прежнем темпе, опять «белочку» поймает, как в прошлом году. Видно, к тому всё идёт…

Но Кирюха, видимо полностью ушедший в себя, не обратил внимания ни на диковинные звуки, издававшиеся невидимым обитателем соседней палатки, ни на Димин комментарий.

Вновь наступила тишина, затянувшаяся на этот раз минут на десять. Кирюха, уткнув остановившийся, оцепенелый взор в огонь и не шевелясь, всё думал свою думу. А Дима скучал всё больше, его вновь стала одолевать дремота, веки понемногу смежались, и он подумывал уже о том, что пора бы на боковую…

Как вдруг Кирюха, будто очнувшись от забытья, качнул головой в его сторону и медленно, чуть запинаясь, проговорил:

– Она мне понравилась. Очень!.. Давно уже никто так не нравился… Я думал, она особенная, не как все… Такая, знаешь… не знаю даже, как это сказать… А она оказалась шалавой!

Дима перевёл на него немного удивлённый, уже слегка подёрнутый сонной дымкой взгляд.

– Это ты о ком? Кто шалава?

Кирюха мотнул головой в каком-то неопределённом направлении и, чуть помедлив, будто через силу, промолвил:

– Наташа.

Дима захлопал глазами и наморщил лоб.

– Чё за Наташа?

– Ну, блонда, – подсказал Кирюха, хмурясь и вздыхая. – Стройненькая такая, миниатюрная… Как куколка.