Логово зверя

И остолбенел. А затем отшатнулся, будто получив мощный удар в грудь. Чуть поодаль, в нескольких метрах от машины, на краю дороги лежало мёртвое тело. Да, именно мёртвое, по этому поводу у него не возникло ни малейших сомнений. В такой позе – застылой, окоченелой, не совсем естественной – может лежать только труп. Даже в совершенно бесчувственном и недвижимом теле обычно улавливается едва различимое биение жизни. Здесь же жизни больше не было. От этого тела веяло могильным холодом.

Лёше стало не по себе. При виде этого скорченного, уткнувшегося в землю покойника он почему-то ощутил едва ли не больший страх, чем незадолго до этого, когда он нёсся, как на крыльях, через дремучий ночной бор, спасаясь от неведомого чудовища, учинившего кровавый погром в его лагере. И он догадывался, почему теперь ему страшнее. Едва увидев скрюченное, покрытое дорожной пылью и запятнанное кровью мёртвое тело, он сразу же понял, кому оно принадлежит. А когда он, желая удостовериться окончательно, пересилил себя и сделал ещё несколько шагов вперёд, у него исчезли последние сомнения по этому поводу. Он узнал шикарные, стоившие баснословных денег лёгкие летние туфли из крокодиловой кожи. Туфли шефа! Хотя они и потемнели от грязи и потеряли свой первоначальный вид, Лёша всё равно узнал бы их из тысячи. Очень уж часто он видел их, а особенно пристально разглядывал их накануне вечером, в те малоприятные для него мгновения, когда начальник распекал его, а он, сжавшись и повесив нос, рыскал глазами по земле. И – где-то в самом отдалённом и потаённом уголке души – мечтал, что когда-нибудь и у него будут такие же туфли. И он точно так же будет распекать, грозить, метать громы и молнии, и ему будут внимать, понурив головы и не смея поднять глаз.

И вот теперь счастливый и могущественный обладатель чудо-туфлей, тот, кем Лёша – да и не он один – восхищался, перед кем благоговел и трепетал, на кого едва не молился, кому стремился подражать во всём, вплоть до мелочей, лежал у его ног в луже собственной крови, уже застывшей и впитавшейся в землю. Ещё недавно такой большой, объёмистый, грузный, с округлым брюшком и полнокровным мясистым лицом, он вдруг весь как-то съёжился, умалился, усох. От него словно осталась только половина.

Лёша стоял над своим шефом – или, вернее, над тем, что от него осталось – с ошеломлённым и смятенным видом. Случившееся никак не укладывалось у него в голове. Это было выше его разумения. Неужели такое величие, выше которого он не в состоянии был и вообразить себе, могло рухнуть так стремительно и катастрофически? Ведь не было в мире человеческой силы, – Лёша был убеждён в этом твёрже, чем кто бы то ни было, – которая сумела бы сокрушить это величие? А раз такая сила всё-таки нашлась, значит, она явно не человеческая. Тогда какая же она? Откуда она взялась?..

Выведенный из задумчивости очередным, более мощным и раскатистым ударом грома, Лёша с усилием оторвал растерянный, одичалый взгляд от мертвеца и поднял его кверху, на затянутое сумрачной мутью небо. На его распалённое – и одновременно мертвенно бледное – лицо упало несколько холодных капель. Он медленно провёл рукой по глазам и мотнул головой, будто стряхивая с себя оцепенение, опасливо огляделся кругом и, ни разу больше не взглянув на покойного начальника, точно мгновенно позабыв о нём, тронулся с места. Перелез через заградившее путь дерево и двинулся, понемногу ускоряя шаг, в прежнем направлении, по извилистой, усыпанной ветками, листьями и хвоей лесной дороге.

XIII

«Пазик» лежал на боку, слегка дымясь и продолжая издавать недовольные ворчащие звуки. Которые, однако, вскоре стихли, сменившись ворчаньем, оханьем и стонами его пассажиров, за минуту до этого кое-как выбравшихся из перевёрнутой машины и теперь внимательно оглядывавших себя в поисках возможных повреждений. К счастью, таковых, если не считать нескольких царапин и ссадин, не обнаружилось. Все трое отделались сравнительно легко. Больше всех пострадал Паша: в момент аварии он знатно приложился лбом к чему-то очень твёрдому, и теперь на лбу у него прямо на глазах росла и наливалась крупная, величиной с грецкий орех, лиловая шишка. Паша беспрерывно ощупывал её, закатывал глаза, будто мог увидеть её, и с удручённым видом вздыхал и приговаривал:

– От же ж мать твою!.. Вот же угораздило!.. Чуть насмерть не убился…

Его причитания надоели Юре, и без того раздражённому и взвинченному всем происшедшим, и он сердито прикрикнул на него:

– Да заткнись ты! И без твоего нытья тошно.

Паша не остался в долгу. Не переставая, как некую драгоценность, щупать свою шишку, становившуюся всё больше, он метнул на приятеля возмущённый взгляд и брюзгливо протянул:

– А-а кому-то надо было бы поаккуратнее вести машину, а не лететь сломя голову. И не калечить людей!