Лолиты

«Тарасенко», — снова подумал я и вспомнил стереотип о том, что украинцы эмоциональны, глуповаты, но очень красивы — возможно, красивее всех других народов Европы. Это мысль меня очень возбудила. Я вспомнил о том, что среди девочек и мальчиков, которые мне очень нравились, было много этнических украинцев. Орган мой встрепенулся, и шорты-бермуды неприлично натянулись спереди. Я хотел стать девушкой, я очень хотел стать девушкой, чтобы не испытывать постоянно этих неудобств, чтобы влечение мое было более плавным, чтобы я мог им хоть как-то управлять, чтобы хотели и домогались меня, а не я унизительно и омерзительно выклянчивал у мира любовь, чтобы…

Лифт остановился на 13-м этаже. Я вышел из него на ватных ногах. Я попытался настроить себя на то, что нужно быть смелым, бодрым, остроумным и обольстительным, что серьезного и страшного ничего во всем этом нет, что он, постоянно задирая на себе майку, сам хочет мне отдаться, а мне нужно лишь взять его, что, если даже это и не так, никогда не поздно обратить всё в игру и невинно отшутиться — что перед ним, что перед его мамой. Я делал вид, что верю себе, вот только ноги всё равно были ватными.

Я, как всегда, выглянул из окна на город. Я люблю высокие современные дома, люблю виды, которые открываются из их окон.

Золотистая раскаленная пелена закрывала от меня солнце. Мне так нужно было увидеть его прямо сейчас, но никто не собирался мне его показывать. А может быть, оно, обнаженное и жаркое, само спешило спрятаться от моих пристальных глаз?

Я вспомнил, как одна бывшая девушка рассказывала мне о том, что, думая о жизни, она представляет ее себе в виде необъятного поля возможностей, окружающего холм, на котором она сидит. И она смотрит и смотрит на это поле, и всё больше завораживается его необъятностью, и не знает, в какую сторону пойти, и где что ее ожидает, и чего она сама хочет, а чего боится.

Я позвонил в дверь. Звонок прозвучал как-то резко и решительно, хотя сам по себе был довольно приятный и мелодичный. Какое-то время из-за двери доносились лишь характерные вопли телевизора. Затем дверь распахнулась, и я увидел сестру Леши — Юлю.

— Ой, здравствуйте, — сказала она. — А у нас тут щас такой фильм идет…

— Привет, — улыбнулся я. — Верю, верю…

Тело ее разрывало стремление вернуться к телевизору и осознание того, что невежливо было бы так сразу уйти от вошедшего в квартиру человека. Разгоряченная фильмом, она, в своей легкой летней маечке, извивалась, мотаясь из стороны в сторону. Да, она была пухловатой, и груди ее еще толком не выросли, и я бы не сказал, что она меня возбуждала. Но эмоциональность ее движений и выглянувший на секунду при очередном ее прыжке ласковый вертикальный пупочек заставил мой орган электрически вздрогнуть.

Но главное тело было впереди.

— Леха! — закричала она сердито. — Иди заниматься! К тебе учитель пришел!

— Щас, щас, — недовольно пробурчал Леша.

Прошла минута, в продолжение которой я менял свои сандалии на тапки. И тут появился он.

— Здравствуйте, — сказал он своим странным детско-подростковым голосом человека ленивого, но одновременно и очень чувственного как будто. Он походил на теленка.

— Привет, — ответил я. Я хотел было добавить «Лешенька», но потом сдержался. Я никогда так к нему не обращался. Это прозвучало бы слишком педерастично, слишком откровенно, слишком… про меня.

Он был пока еще в маечке, но я уже предвкушал его обнажение. Я знал, что скоро он начнет ее задирать, а потом и вовсе снимет.

— Ну пойдем, — сказал я и прошел в его комнату. — Как жизнь?

— Да ничего, — немного медленно проговорил он тем же голосом сильного и ленивого теленка. Он пододвинул ко мне большое деревянное кресло, включил вентилятор, отчего волосы его затрепетали, а золотистый пушок на руках красиво взъерошился. Я сел в кресло, он — на простую табуретку. Я почувствовал превосходство и власть. Бермуды опять натянулись, пришлось положить ногу на ногу.

«Ничего» — такой простой и банальный ответ, но в его устах это было какое-то бытийное «ничего», признание в пустоте собственной жизни, в которой ничего нет, ничего не происходит. И вновь помимо воли я остро ощутил свое превосходство. Между ног моих набухал крепкий цилиндр.

— Ну что ж, давай повторим неправильные глаголы, — говорю я.

— Ну давайте, — отвечает он тем же голосом, плюс немного робко или смущенно.

— «Приносить». Три формы, — требую я.

— Ну, э… — мнется он. — Bring…

— Так, — одобряю я.

— Bringed, bringed? — умоляюще спрашивает он.

— Но я ведь говорил о неправильных глаголах, — притворно недоумеваю я, хотя чего еще можно было от него ожидать? Он слишком красив, чтобы быть умным и прилежным, это очевидно. Красота, Красота, Красота… Как гипнотизирует меня это слово.

— Ну ладно. «Делать», — продолжаю я.

Он чувствует мою требовательность, мою агрессию. Я смотрю на него прямо и нагло. На лицо, и на грудь, и на живот.

— Э-э… Не помню.