Лолотта и другие парижские истории

Но средство, действительно, помогало. Всё-таки Сюзон что-то понимала в этом деле, как, впрочем, и в других – она и сводничала понемногу, и картинами приторговывала. Лолотта за все эти годы ни разу не забеременела, и её это только лишь радовало – никогда не хотела детей. Она ничего другого в жизни не умела делать, кроме как радовать собой мужчин – а дети здесь только помеха. Да и не прокормить ей ребенка – самой еле хватает. Ларчик следовало пополнять ежедневно, Лолотта свято блюла его интересы.

За десять с лишним лет – ни одного сбоя, ни единой ошибки. Женские дни приходили так же регулярно, как звенели колокола базилики – едва ли не в один и тот же час.

Как вдруг однажды её личный колокол промолчал, и Лолотта заподозрила дурное. Побежала к Сюзон, а той, как нарочно, не было дома. Искала её по всему холму, и нашла только к вечеру, когда до прихода Нечётного оставалось едва ли не полчаса.

Сюзон велела лечь на диван, развести ноги.

– Похоже, на этот раз кое-кто попал в цель, – сказала она через пять минут, вытирая руки тряпкой. Очумевшей от новости Лолотте эта тряпка в пятнах напомнила о старой мастерской Модильяни – там повсюду валялись такие, в бурых, красных, чёрных разводах…

– Уберёшь? – спросила Лолотта. Сюзон сказала, что нужно немного подрастить младенчика, чтобы его можно было выскрести. Велела прийти через месяц.

Целый месяц жить с этой дрянью внутри!

Домой Лолотта вернулась в слезах, еле-еле поднялась по лестнице в свою квартирку. Думала, Нечётный ждет ее под дверью, но там никого не было, а дверь – открыта настежь.

Лолотта ринулась к своему тайнику, вытащила ларец из сундука – и он вдруг показался ей таким тяжёлым, будто бы там лежали булыжья, а не деньги. Открыла дрожащими пальцами – и выронила. (В полу будет вмятина). В ларце лежала каменюга, немного похожая на женскую голову, а денег – не было. Лолотта вцепилась пальцами себе в волосы и дёрнула со всех сил – как будто ей и без этого не больно. Как будто нужно было добавить острого, жгучего, нестерпимого…

Бедная Лолотта теперь стала ещё и просто – бедная. Всё, что ей удалось скопить за долгие годы, исчезло в миг. А ведь это были не просто деньги! В ларце хранилась память о её мужчинах, её любви, её ночах. Мсье Андре Ш., молчаливый и ненасытный бухгалтер, Чётный и Нечётный, и еще пять-десять (максимум – сорок) человек, которых она одно время хотела взять на главную роль в спектакле о собственной жизни. Без содержимого ларца не было и самой Лолотты, она исчезла вместе со своими деньгами и надеждами на скорую безбедную жизнь – а та, что рыдает на полу с глубокой вмятиной, и вырывает целые пряди рыжих волос, как сорную траву, это совсем другая женщина. И путь ей теперь один – в петлю. Вместе с младенчиком, который покамест не дорос даже до того, чтобы его можно было выскоблить. Или подвесить на собственной шейке.

Лолотта кричала так, что ей самой потом казалось – кто-то другой голосил в её квартире, на полу, рядом с бесполезным ларцом, пустым, как чрево, которое уже никогда не сможет произвести на свет милый белёный домик в деревне, лошадей, дорогие платья и фруктовый сад. Сбежались жильцы, с первого этажа поднялась консьержка, вся пузырями пошла от любопытства!

Лолотта обвиняла всех и каждого – украли, ограбили, забрали всё до последней монеточки! Хоть бы одна купюра осталась, завалилась куда-нибудь – так нет ведь, проклятый ларец был сработан на совесть, ни зазоров, ни щелей.

– Так голосит, будто ребенка потеряла, – с сочувствием сказал жилец из второго этажа.

Консьержка клялась, что наверх никто не проходил – но от неё так разило винищем, что мог бы пройти целый полк, она бы не заметила.

Зато сочувственный жилец из второго этажа опознал каменюку: он будто бы имел знакомого скульптора, и приготовил для него эту гранитную чушку, потому как она и без обработки напоминает собой женскую голову. Каменная голова лежала у него под дверью последние два дня, и теперь он хотел бы получить её обратно. Лолотта сразу поняла, что жилец врёт – но в каменюке у ней заинтересованности не было, пусть забирает.

Неужели вор считал, что Лолотта так легко обманется весом ларца, и не раскроет его? Разве есть что-то более приятное, чем сидеть над сокровищами, перебирая денежные билеты, как золочёные осенние листья? Деньги и шуршат, и пахнут точно так же, если не лучше. Но теперь шуршать было нечем.

Консьержка послала мальчишку в комиссариат, и вскоре пришел ажан – молодой, с вишнёвым румянцем. Поговорил с Лолоттой, дал совет повесить на дверь замок – лучше английский.

– Теперь-то зачем? – грустно спросила она. Как вдруг вспомнила – рисунок!

Еле дождалась, пока все ушли из комнаты, враз ставшей ненавистной со всеми её рюшечками и бантиками. Клео де Мерод высокомерно смотрела с раскрашенной фотографии. У ней-то, конечно, денег куры не клюют – а у Лолотты склевали, курочка по зёрнышку…

Ажан не уходил дольше всех, топтался на пороге, сопел. Потом спросил, можно ли ему вечером навестить мадам в частном порядке?