Лолотта и другие парижские истории

– Покажи, – велела Алия. Она окончила медицинское училище, считала себя опытным специалистом.

Соседка, красная от смущения, сдавила пальцами сосок.

– «Идёт!» – рассердилась Алия. – Эх, ты!

– Врачи говорят, надо грудным кормить…

– Ты его так заморишь до смерти! Лучше уж молочной смесью, но чтобы сыт был. Есть у тебя деньги на смесь?

Вечером за стеной было тихо. Алия легла спать раньше обычного, потом к ней, как обычно, прибежала Мира. Алия закрыла глаза – и снова увидела чёрно-белую корову. Струи молока с колокольным звоном били в ведро. По лбу катился пот, над губой давно намокло – но она продолжала доить корову, пока не уснула накрепко.

На другой день к ней пришла соседка – не сможет ли Алия посидеть с мальчиком пару часов? Она слетает в собес и в магазин.

Алия согласилась. Так она нашла свою новую работу.

Время консультации заканчивалось. Алия сказала, что не сможет прийти в среду – хозяйка с детьми возвращается из отпуска. Это её бывшая соседка, та самая. Спустя десять лет после того мальчика у нее родилось ещё двое сыновей. Беспокойные, сказала Алия с такой нежностью, что стало ясно, она любит этих оглоедов всем сердцем.

– А что если мы просто где-нибудь встретимся? – спросил я, сам не понимая, что говорю.

Я никогда не приглашаю пациенток «просто так где-нибудь встретиться». Алия нахмурилась:

– Бесплатно?

4

Вечером, уже из дома, я позвонил Лидии. Она сразу же спросила, как там Алия.

– Не думай, что это обычная нянечка! Лариса на неё буквально молится. Золотая женщина! Ещё и дом ведет, и математику со старшим делает. Сто раз пытались переманить, сейчас таких днём с огнём…

Это было сказано таким тоном, что я сразу понял – именно Лидия пыталась переманить Алию для каких-нибудь своих нужных знакомых, погрязших в быту и многодетности.

– Я тебе не за этим звоню, Лидия. Мне нужен искусствовед. Или просто человек, который разбирается в живописи.

– Купить что-то хочешь? – обрадовалась Лидия. – У меня есть чудная галерейщица, Оксана.

Я тут же представил себе запись в телефонной книге – Оксана Галерея. Нет, спасибо, я не собираюсь покупать картины.

– Подумаю, – сказала Лидия. – Набери меня через полчаса.

Ровно через тридцать минут мне был продиктован номер некой Эльвиры Аркадьевны, муж которой защитил диссертацию по русскому авангарду. Загвоздка была в том, что Эльвира Аркадьевна недавно развелась с этим самым мужем, и Лидия не знала наверняка, захочет ли она говорить о нём.

Я не стал объяснять, что, конечно, захочет. Ни мужья, ни жены не бывают бывшими.

Эльвира Аркадьевна поначалу держалась холодно, но я стойко выдержал многочисленные «по какому делу?» В конце концов, она дала мне адрес мастерской, где с некоторого времени обитал её бывший муж Геннадий – оказывается, он решил стать художником, и как раз в связи с этим ушёл от Эльвиры Аркадьевны.

Все люди вокруг – мои потенциальные пациенты.

Я решил поехать к Геннадию завтра же вечером. Консультация с Игорем отменилась – Ирина Викторовна сообщила, что мальчик заболел, – как бы не грипп. Я пожелал ему скорейшего выздоровления, стараясь, чтобы женщина не заметила облегчения в моём голосе. Впрочем, она бы не удивилась, заметив это облегчение – у неё давно не было иллюзий по поводу Игоря. Люди, у которых часто теряют багаж в путешествиях, в конце концов, начинают удивляться, когда видят свои чемоданы на ленте в аэропорту. Ненормальность становится нормой. Так и с сыном Ирины Викторовны – ей было привычнее ощущать чужую неприязнь к нему, а не симпатию или ещё какое-нибудь радостное чувство.

– Игорь – моё испытание, – говорила Ирина Викторовна. А Игорь добавлял:

– Можете звать меня «чтоб-жизнь-мёдом-не-казалась».

И тут же признавался:

– Я, кстати, ненавижу мёд. Я же не пчела, чтобы его любить.

Плох тот психолог, который не пытается анализировать каждую минуту себя и всех, кто рядом. Я – неплох, и понимаю, что Игорь заменяет мне ребёнка, так же как я частично заменяю ему отца. Разница лишь в том, что отец у Игоря имеется, а вот у меня детей нет и не предвидится. Я часто вспоминаю ту девушку из ранней юности, которая сделала от меня аборт. Тому аборту – восемнадцать лет, чуть меньше было бы моему сыну. Не сомневаюсь, что это был сын: я назвал бы его мужественным именем – Андрей.

«Андрей – ушастое имя. Лопоухое!», – смеялась моя бывшая жена. Своего младенчика, с крестиком в пухлых складочках, они назвали Стасиком – это имя звучит так, будто кто-то дважды мазнул тряпкой по полу.

Игорь – мой эрзац-ребенок: я беспокоюсь о нем, как о нерождённом Андрее, и боюсь, что это совершенно нормально.

5