Лолотта и другие парижские истории

Я был практически трезвым, коньяк вошёл в художника почти целиком – в бутылке осталось на донышке. Прежде чем уйти из мастерской, я выключил лишний свет, укрыл хозяина чем-то похожим на плед и прихватил с собой альбом Модильяни. Для Геннадия оставил записку с благодарностью и обещанием вернуть книгу при первой же возможности. Постскриптум: «У вас отличные работы, продолжайте творить, успех придёт!» Ни слова правды. Бывшая жена могла бы мною гордиться.

6

Как многим людям, недовольным своей жизнью, но любящим её вопреки здравому смыслу, мне нравится читать книги о преступлениях. Жаль, что я, как правило, догадываюсь о том, кто убийца, быстрее, чем хотелось бы автору. Вот и сейчас я чувствовал что-то похожее: как будто напал на след, и вот-вот схвачу тайну в кулак, точно комара в полёте. Комары – страшный кошмар моего Игоря – он ненавидит и боится любых насекомых, но комары в этом списке первым номером. Поэтому Игоря невозможно заманить куда-то на природу, в дом отдыха или санаторий – летом он даже в городской квартире не ложится спать без включённого фумигатора.

– Я не обязан их вскармливать, – сказал он однажды. – Мне неприятно, когда моя кровь летает по воздуху.

Одержимость комарами и одержимость тайнами ничем не отличаются друг от друга. Главное здесь не предмет, а чувство. Это как с зависимостями – если человек хочет бросить курить, то, исполнив свою мечту, он, скорее всего, начнёт выпивать или, как говорит наш грубоватый, но честный народ, "жрать в три горла". Круг зависимостей можно растянуть до бесконечности, меняя одну дурную привычку на другую. Поэтому я стараюсь переключить таких пациентов на те привычки, которые доставляют удовольствие и приносят пользу. Их всего три: спорт, благотворительность, секс. Есть и четвёртая – любимая работа, но эта зависимость от психолога никак не зависит. Она либо есть, либо нет – как вера и любовь.

Когда-то давно у меня самого была тяжелейшая форма одержимости – деньги. С утра до вечера, а также ночью во сне, я считал, умножал, вычитал, делил реальные и воображаемые суммы, необходимые моей семье. Жили мы скромно, но моя бывшая жена, (в отличие, например, от той же Лидии, в каждом из трёх своих счастливых браков усердно собиравшей материальные плоды матримониальных отношений) никогда не искала роскоши. Одежда из дорогих бутиков казалась ей смехотворной, в машинах она не разбиралась, путешествовать любила налегке. Ей вообще был близок спартанский дух, который и привел её, как я теперь понимаю, к церкви, а к старости, возможно, доведёт и до монашества. Жена не ждала от меня подвигов добытчика, но это не играло в моём помешательстве никакой роли – я целыми днями соображал, где бы ещё подзаработать, а равнодушие жены лишь раззадоривало. Трудился без выходных и перерывов, не бросая учёбы – сразу после лекций торговал бессмертной душой на рынке, вечером играл на гитаре в привокзальном ресторане, ночью разгружал чьи-то вагоны – в девяностых все мыслили вагонами… Но денег всё равно не хватало – не семье, а моему травмированному тщеславию. Когда я понял, что не смогу заработать столько, сколько хочется, меня бросило в другую крайность – я принялся экономить на всём подряд. Жена быстро приспособилась к нашей новой жизни, когда любая упаковка использовалась как минимум трижды, когда сахар из кафе приносился домой, когда трепетно пересчитывались все монеты, включая бессмысленные теперь уже копейки. Такая жизнь была ей понятна, но я с каждым днём чувствовал, как внутри меня растёт желание ухнуть все сбереженные деньги на какую-нибудь нелепую и дорогую штуковину вроде фарфорового журавля, выставленного в витрине ювелирного магазинчика, мимо которого лежал мой ежедневный путь в университет.

Когда жена ушла от меня к Богу, я избавился как от привычки экономить, так и от желания сложить в карман все деньги мира. А года три назад у меня появилась новая пациентка – у неё было детское имя Настя и красный шрам на руке, изогнутый, как улыбка. Не смотреть на эту улыбку было выше моих сил, и Настя, поняв это, даже в жару стала носить кофты с длинными рукавами.