Ломая печати

«Ради бога, помогите, это же ребенок!» — надрывался истошный женский голос.

Между выстрелами слышалась немецкая речь вперемежку со словацкой.

Это были отборные команды 5-й полевой роты ПОГГ надзбройника Немсилы. Тот самый человеческий сброд из заядлых фашистов и религиозных фанатиков.

«Я растопчу и уничтожу все, что вредит народу, — на то и существую здесь я, гардист», — заявил им сам Тисо на командных курсах Глинковской гарды в Бойницах.

«Верните честь словацкому воителю! Вы будете сражаться в составе немецких частей! Вы должны быть равными немецкому солдату по своей доблести!» — призывал Отомар Кубала на братиславском вокзале, провожая их в Банску Быстрицу.

После генеральной репетиции в братиславском гетто они решительно топтали и уничтожали все, что «вредило народу». Не в сражениях, а убивая безоружных выстрелами в затылок. Они красовались на банско-быстрицкой площади, когда Тисо и Хёффле награждали палачей из группы «Шилл». Убивали в Крупине. И убивали в Кремничке.

От их пуль пали те пятеро несчастных, которых приволокли полуживых в банско-быстрицкую тюрьму и которых тщетно пытался спасти Кранзак.

Как неоспоримо свидетельствует второй том главного реестра, это были:

Номер 175. Морис Симон, родившийся 5.2.1919-го в Париже, католик, слесарь, арестованный 14.1.1945-го, изъятый службой СД 20.1.1945-го. Расходы за семь дней: 75,60 словацкой кроны.

Номер 220. Шарль Маре, родившийся 19.2.1912-го в Париже, католик, наборщик, арестованный 15.1.1945-го, изъятый СД 20.1.1945-го, расходы: 64,80 словацкой кроны.

Номер 221. Франсуа Прого, родившийся 2.2.1914-го в Люане, католик, чулочник, арестованный 15.1.1945-го, расходы: 64,80 словацкой кроны.

Номер 222. Рене Галле, родившийся 8.7.1905-го в Бюу, католик, санитар, арестованный 15.1.1945-го, изъятый СД 20.1.1945-го, расходы: 64,80 словацкой кроны.

Номер 223. Раймон Керн, родившийся 23.8.1922-го в Сальбертю, католик, служащий, арестованный 15.1.1945-го, изъятый СД 20.1.1945-го, расходы: 64,80 словацкой кроны.

Что мы знаем об этих многострадальных солдатах? Почти ничего.

Но после войны имена их оказались в страшной книге банско-быстрицкого гестапо.

В этой летописи чудовищного мира, в котором мы жили рядом с жестокими палачами, попиравшими и наши права и наши жизни.

В книге без слов.

СВОБОДА

Фронт был действительно рядом.

По дороге двигались колонны войск, деревни и леса прочесывали гитлеровские патрули.

Когда, отпраздновав сочельник, они вернулись домой, им сообщили:

— Приходили соседи. Говорили, тут опять рыскали немцы. Завтра наверняка снова заявятся.

Пришлось вновь перебираться в Катаринску Гуту, Маланец и Цинобаню, туда, где в непосредственной близости от фронта высились заснеженные вершины Хробча, Град, Зубор и Растоки.

Пока они преодолевали эти кручи, грохот боя словно звал их: «Переходите!»

Они были полны нетерпения, тревоги. Даже такой видавший виды солдат, как Пийо, не скрывал возбуждения. Упрямый бретонец, он тридцать дней хладнокровно прорывался с Украины в Венгрию, следующие сорок дней крепился в будапештской одиночке и теперь, сохраняя самообладание, следил долгими часами за вспышками боя.

Однако капитан решил: лучше выждать в этих горах, чем двигаться в полной неизвестности, искать перехода через непрерывную линию фронта, рисковать жизнью.

По шоссе, по дорогам, даже по горным тропам отступали первые тыловые части, в основном венгры. В полночь на Сильвестра[40] патруль привел лесоруба с недалекого горного хутора. Сердце у него колотилось, он едва переводил дыхание. «Двадцать мадьярских солдат в соседней долине разместились в доме лесника, ночуют там». Французы тут же выступили в поход. Окружили дом. Опешившие венгры без единого слова сдали оружие.

В небе все чаще показывались истребители со звездами на крыльях. Они громили немецкие конвои.

От учителя из Млак пришло опять известие. Раненые шли на поправку, однако из школы пришлось эвакуировать их на санках, поскольку возникла опасность, что там расквартируются немцы. Учитель спрятал их в лесу, Дане тащили на санках вместе с Бронцини и сыном, уложили его в землянке, такой обыкновенной яме с топчаном. Учитель натаскал туда песку и ежедневно приносил пищу. Он уверял, что до прихода фронта Дане выдержит, а потом его обязательно надо отвезти в больницу.

Фронт был действительно рядом. Целыми днями они глядели на юг. Ночью тьму разрезали вспышки выстрелов, полыхали далекие пожары.

Приближалась свобода.

От артобстрела гудела гора, гудел весь лес. Оглушающе рвали воздух взрывы, точно громы и молнии, слитые воедино. Аж мороз подирал по коже, захватывало дыхание. «Лазы» дрожали.

— Катюши! Сталинский орга́н! Я о них слышал! — убеждал Ардитти. — Там, где они ведут огонь, живой души не найдешь.

Прибежали люди из Катаринской Гуты, Цинобани, Котмановой, нагруженные скарбом, который успели захватить. В глазах страх.

— Всюду полно швабов, — говорили они, — гонят копать траншеи, ставить заграждения.